Владимир Власов - Буддийское сердце

Клешнями, лапами он шевелит, пугает грозно,

Спастись чтоб, но не может он, попав в среду такую,

Тогда об истине заговорит, но будет поздно.

Луна за облаками – та же самая, обычно,

В горах каждый ручей – сам по себе, не схож с другими,

Для всех едины радости, живёт каждый своими,

И в мире всё едино, не едино то – что лично.

Наставник Уцзу говорил: «Когда вы набредёте

На человека где-нибудь в пути, иль на дороге,

Который Истину прозрел, как это вы поймёте:

В конце уже пути он или только на пороге?

К нему не сможете вы со словами обратиться,

Ответить вы ему не можете своим молчаньем,

Что делать вам? Как можете вы с ним разговориться?

И что сказать, сообразуясь с его пониманьем»?

Умэнь сказал: «Поймёте если этих слов смысл, скрытых,

Никто не помешает тому счастью, что есть с вами,

А если не поймёте смысла знаков всех, открытых,

Смотреть большими будете по сторонам глазами.

С прозревшим встретитесь, не говорите, не молчите,

Ударьте посильней его, чтоб было ему внятно,

И то, что нужно вам понять, то будет всё понятно,

Проникнувшись его умом, своим путём идите».

Монах спросил у Чжаочжоу, низко поклонившись:

– «Что означает Бодхидхармы с Запада прибытье?»

Ответил тот такое, в свои думы погрузившись:

– «Есть кипарис, что во дворе, он бытье иль небытие»?

Умэнь сказал: «Тот, кто его ответ поймёт, узнает,

Что Шакьямуни не было, Майтреи же не будет,

То, что сейчас случается, никто не понимает,

А что уже произошло, придумали всё люди.

Понять разнообразье мира трудно удаётся,

Всей мудрости и мысли глубины в речах не скажешь,

Кто судит по словам, тот губит себя этим даже,

А тот, привязан кто к словам, с пути всегда собьётся.

Сказал Уцзу раз: «Когда буйвол из ограды рвётся,

То голова с копытами наружу вылезают,

Не вылезает хвост. И как ему так удаётся

Всегда вперёд быть головой, – того никто не знает».

Умэнь сказал: «А кто-нибудь, слова эти услышав,

Откроет Истины один глаз, одно слово скажет,

Воздать по справедливости святым всем может свыше,

И существам дорогу всем к спасению укажет.

В противном случае, на хвост смотреть свой будешь сзади,

И если выйдешь за ограду, свалишься в канаву,

В загон вернёшься, попадёшь под нож, но чего ради?!

А тонкий хвостик – всем на удивленье и по нраву!

Один монах заговорил с Юньмэнем витиевато:

– «Сиятельная Пустота мир целый озаряет»,

Юньмэнь прервал его: «Я слышал эту мысль когда-то,

Не повторяешь ли кого-то ты, кто это знает»?

Монах же подтвердил, что произнёс слова сюцая

Чжан Чжо. Юньмэнь сказал: «Я вижу, ты совсем заврался».

Умэнь сказал: «Юньмэнь, большим талантом обладая,

Узнал текст, где монах присвоить мысль хотел, сорвался.

Тот, кто проницательностью, всё оценить, владеет,

Наставником людей и небожителей стать может,

А тот, кто мысли отделять от чуждых не умеет,

Не только ошибётся, себе даже не поможет.

В учёном мире есть умы, крючки что выставляют

На жадных рыб, кто ест чужое всё, ловить их любят,

Такие, мысли поедая всех, рты открывают,

И, выдавая мысли за свои, свою жизнь губят.

Аббат Гуйшань был при Байчжане по хозяйству главным,

Байчжан главой монастыря выбрать того решился:

– «Кто на вопрос ответит, главой станет, полноправным».

(Гуйшань тогда ещё как рядовой монах трудился).

При всех кувшин воды Байчжан на землю там поставил,

Спросил: «Что это»? Чтоб его «кувшином» не назвали,

Чтоб объяснили, что это за вещь, но все молчали.

Тогда к Гуйшаню обратился он. Его он славил,

Но тот молчал, старший монах сказал, как бы гадая:

«Ну, это, что ни говори, нельзя назвать сандалией».

Гуйшань к кувшину шёл, вниманья не обращая,

Ногой его ударил и пошёл прочь, все молчали.

Байчжан тут рассмеялся и сказал: «Вы проиграли».

И вместо старшего монаха, пригласил Гуйшаня,

Его назначили аббатом, хоть и все признали,

Что он пост получил лишь по протекции Бачжана.

Умэнь сказал: «Гуйшань был смел, но не решил задачи,

Он сам от дела лёгкого по воле отказался,

Другой путь предпочёл, за тяжкую работу взялся,

Поэтому легко он и добился так удачи.

Удобную с себя снял шапку и кангу навесил,

Хотя назвать мог тот кувшин он просто как «посуду»,

Одним ударом сокрушил всё, мир ему был тесен,

Он отшвырнул ногой всё на пути – и даже Будду.

Дамо сидел лицом к стене, затылком видел муку,

А Патриарх Второй, в снегу по щиколотку стоя,

Протягивал ему его отрубленную руку,

И твёрдо говорил: «В моём сознанье нет покоя.

Прошу, наставник, успокойте мне моё сознанье».

Дамо сказал: «Дай мне твоё сознанье, успокою».

– «Но я ищу его, и изловить не в состоянье».

– «Твоё сознанье, значит, уж находится в покое»,

Умэнь заметил, что Дамо, беззубый варвар этот,

Проделал в сотню тысяч ли путь, чтобы сообщенье

О чём-то важном сделать всем. Но в чём его ученье?

И вряд ли суть его ученья кто освоил где-то.

Он уподобился волне, к которой не привыкли,

Что возникает в штиль один раз и в теченье века,

И приобрёл ученика, и тот лишь был калека,

Другие же умом в его ученье не проникли.

Пришёл он с Запада, чтобы «указывать всем прямо»,

И путаница с этих пор в ученье получилась,

Дремучий вырос лес учёных толкований Дамо

От встречи с Патриархом, что молва распространилась.

Во время Шакьямуни Манджушри шёл на собранье

Всех будд. Когда пришёл, все разошлись, одна осталась

Лишь девушка, она была в самадхи состоянье,

Спросил он Будду, как же ей подобное удалось,

Ему была такая просветлённость недоступна.

Сказал Будда: «В чувство верни, и сам спроси об этом».

Манджурши начертал круги, их увеличил крупно,

Три раза обошёл её с вверх посохом, воздетым,

И щёлкнул пальцами, но всё безрезультатно было,

Тогда схватил её и в небеса с ней устремился,

Употребил все силы, что его мощь накопила,

Но было всё напрасно, ничего он не добился.

Сказал Будда: «Сто тысяч Манджушри вернуть не смогут,

Но Бодхисаттва есть Неведенья в мирах, подземных,

За гранью сотен миллионов сфер всех, иноземных,

Из медитации его силы вернуть помогут».

В миг тот же Бодхисаттва перед ними появился,

Велел ему Будда так сделать, чтоб она очнулась,

Тот, обойдя её три раза, Будде поклонился,

И щёлкнул пальцами, и девушка тотчас проснулась.

Умэнь сказал: «Старик Будда разыгрывал им сцену,