Виктор Тростников - Трактат о любви. Духовные таинства

Любовная глупость начинается с подмены, со смешивания двух разных вещей. Всякий, кто влюбился, – обознался, ибо принял внешнюю женщину за внутреннюю и наивно стал ожидать от неё той помощи, которую призвана оказывать душе внутренняя. А она знать не знает, чему надо помогать, не понимает, что от неё хотят, и вообще ей нет никакого дела до душевных переживаний влюблённого, истинную причину которых он и сам не понимает.

А я вот понял их истинную причину, хотя от этого мне не стало легче. Но станет, непременно станет – ищи правды, и все приложится. Правда же состоит в том, что со времени грехопадения Адама каждый из его потомков вынужден решать для себя проблему добра и зла. До того как был съеден запретный плод, эта проблема не вставала, ибо человек не знал, что в мире существуют добро и зло. Вкусив же от древа познания добра и зла, он узнал о дуалистической природе бытия и оказался перед необходимостью постоянно выбирать между добром и злом. Но трагедия человека, от которой Бог пытался уберечь его своим запретом, состоит в том, что вместить критерий различения в каждом конкретном случае добра и зла гораздо труднее, чем осознать сам тот факт, что они различаются. Для ограниченного людского разумения критерий этот во всём объёме вообще невместим. Однако самый общий признак, позволяющий производить

грубое размежевание, нашей душе открыт, и он заключается в том, что духовное есть добро, а материальное есть зло. Не сама материя, как таковая, представляет собой зло, а тирания материального над духовным. Так вот, внешняя женщина – это тирания материи, ибо она требует от нас подчинить свою жизнь биологии, внутренняя же женщина, которую лучше назвать женственностью, – страж нашей духовности. А любовные страдания есть безумная попытка соединить эти полярные противоположности.

А в общем, это тоже не то. Что-то другое не даёт мне здесь покоя. Ах, я понял! ОНИ ИГРАЛИ ЗДЕСЬ ВО «ФЛИРТ»! Вот что главное, вот из-за чего ноет душа! В этом заброшенном нынче месте, где на пять верст вокруг не встретишь ни души, высился добротный барский дом. И в маленькой комнатке первого этажа звенел радостный гомон, и они играли во «флирт», то есть передавали друг другу карточки с названиями цветов, где были написаны разные изречения, одни глубокомысленные, а другие просто изящные и остроумные. И кто-то краснел от смущения, а кто-то визжал от восторга, и все были влюблены друг в друга, и в величественную липовую аллею, и в милое старое Афинеево. Гвардейский поручик жадно ловил взгляд дочери уездного лекаря, а она чувствовала это и краснела от робости и волнения, а два гимназиста вели между собой жаркий спор о бессмертии души, а умная десятилетняя Танечка, которую допускали к игре наравне со взрослыми, кричала: «Покажи, что там написано!» Но вот седая няня Анфиса, умевшая так смешно рассказывать о Крымской кампании и о реформе 19 февраля, вносила в комнату огромный тульский самовар с медалями, и начиналось чаепитие, а на стене висела гравюра, изображающая несостоявшегося императора Константина, а в углу поблескивал образ Нерукотворного Спаса, а за окном шумели высокие деревья и простиралось высокое небо, а под этим небом светилось окнами бесчисленное множество других таких же ампирных усадеб с колоннами, и в них тоже играли во «флирт», а может быть, в лото, а может, читали вслух напечатанный недавно в журнале «Северный вестник» рассказ Льва Толстого, и в каждом уголке этой просторной земли всё было по-своему, и в каждом уезде торговали своим знаменитым местным товаром, и в каждой волости звучали свои прибаутки, и в каждой церкви звенели свои особые колокола, и в каждом монастыре были свои старцы и юродивые, и каждый крестьянин выхаживал свою дольку этой громадной земли, и эта удивительная земля СУЩЕСТВОВАЛА, и они принимали её существование за нечто само собой разумеющееся и не подверженное угрозе и беспечно играли во «флирт», а вот теперь её нет, и без неё нельзя жить, но мы вроде бы живём, и надо бы понять, как это оказалось возможным, ибо, пока мы этого не поймём, наша жизнь всё равно не будет настоящей… А он-то жил здесь по-настоящему! Вот бы его сейчас сюда. Интересно, что он вспомнил бы раньше всего? Пасхальную службу в афинеевской церкви? Катание с гор на Святках? Ржание лошадей на фамильном конном заводе? Девичьи хороводы в деревне? Или игру во «флирт»?

Странно: никак не могу найти никаких остатков усадьбы. Ведь дом должен был стоять здесь, на самом высоком месте, больше ему стоять негде. И хоть бы бревнышко, хоть бы кирпичик. Ну хорошо, пустили красного петуха, спалили всё вместе с пристройками – но фундамент-то куда делся? И должны же были иметься в доме какие-то несгораемые части. Но нигде ничего, одни бугры, поросшие донником. Да, на совесть поработал тут восставший против угнетателей-помещиков российский крестьянин!

Россия, кровью умытая. До чего же точные слова нашёл Артём Весёлый. Вся наша история с конца десятых и до начала пятидесятых годов этого века есть непрерывное умывание собственной кровью. Чтобы пустить такие небывалые реки крови, нужна была небывалая ненависть. Значит, она давно уже накапливалась, значит, пряталась где-то до поры до времени и ждала лишь сигнала, чтобы вырваться наружу! Неужели она жила и в деревенских мальчишках, гонявших здесь коней в ночное? Как это странно! Трудно поверить, что в той, навсегда утраченной нами стране, от которой дошли до нас лишь осквернённые руины храмов, кладбищенские обелиски со сбитыми крестами и надписями «Гвардии майор Ея Императорского Величества Кексгольмского полка» и интригующие, но непонятные слова «залом» и «шептала», – могли созревать такие дьявольские чувства. Но ведь из ничего ничего не берётся. Чтобы так усердно действовать дубиной, народ должен был очень крепко разозлиться.

Дубина народного гнева… Так и видишь при этих словах: рослый красавец в чёрном фраке стоит у рампы и призывает трубным голосом: «На врага опусти ты дубину!» А вот представить себе степенных афинеевских мужичков, бегающих тут по усадьбе и крушащих что ни попало суковатой дубиной, трудно. В этом сюжете есть что-то надуманное, умозрительное, искусственное. Тот, кто жил в деревне, хорошо знает, что крестьяне более всех остальных людей чужды разрушению. Ко всякой вещи, ко всякому имуществу они относятся с бережливостью, которая нам, городским жителям, иногда кажется даже скаредностью. Но она вполне понятна. Крестьяне – это народ, а любой народ по самой своей сути есть собиратель и накопитель. Как только где-то из исходных этнических элементов возникает народ, так сразу же начинается его историческое дело собирания. И, конечно, русский народ – не исключение из общего правила. Но усадьба с лица земли всё-таки сметена.