Тимофей Веронин - На восходе солнца

– Шухер! – раздался голос одного из парней. Все разбежались. В комнату вошел сержант. Посветил фонариком. Мальчишки старательно сопели, закрыв глаза. Только Алеша сидел на постели и растерянно смотрел на свет фонарика.

– Ты что, в карцер захотел? Почему не спишь? – грозно пробасил сержант.

– Товарищ сержант, я не могу, заберите меня отсюда, – пролепетал Алеша совсем по-детски, словно ему было лет шесть.

Он хотел было рассказать, как его чуть не задушили, но потом опомнился. «Нельзя, – решил он, – если расскажу, тогда мне конец».

– Ничего, – вдруг смягчился сержант, – попервой так бывает, а потом проходит. Стерпится – слюбится. Спи, парень.

Сержант ушел. Алеша накрылся с головой колючим одеялом и затих. Сейчас они снова будут мучить его. Ему казалось, что он слышит их шаги, шушуканья, тихий смех. Сейчас, сейчас… Вот они уже совсем рядом, и кто-то касается его рукой…

– Не бойся, Алеша, – услышал он тихий, но словно звенящий голос. – Открой глаза-то. Свои.

Алеша боязливо выглянул. Комната почему-то стала совсем другой, гораздо больше, просторней. Где-то вдали были все кровати, на них крепко спали ребята. А возле Алешиной постели образовалось пространство, наполненное неярким, голубоватым светом, таким теплым, ласковым. В этом облаке света стоял необычный человек, за ним смутно вырисовывалось еще несколько фигур. Человек был босой, длинноволосый, в какой-то грубой рубахе почти до пола. Но лицо его лучилось. Строгие морщинки над бровями были полны света, он чуть-чуть улыбался и кивал Алеше.

– Здравствуй, дружок, здравствуй, мы к тебе. Вставай, владыка Трифон милость оказать тебе хочет: свою обитель показать. Идем.

Алеша сел на кровати, потянулся к одежде, но человек сказал:

– Не надо, с нами тебе тепло будет. Вот возьми балахончик. – И Алеша накинул на себя белое тонкое одеяние вроде ночной рубашки, только красивей.

Он почувствовал, как нежное тепло окружило его тело. Наверное, так было когда-то давно, в детстве, когда папа с мамой были вместе. Папа садился около Алешиной кровати, читал ему красивые стихи, и было так сладко и тепло уплывать в сон под певучую музыку стихотворений, под мягкий папин голос. «Помнишь?» – спрашивал Алеша сам себя, удивленно и обрадованно глядя на своих гостей.

Босой человек в длинной рубахе подал Алеше руку. Они пошли. Запертые двери даже не шелохнулись. Перед Алешей распахнулось огромное небо, усыпанное звездами. Впереди торжественно белели развалины. В свете луны они казались совсем другими. Белыми, стройными, словно только что отстроенными. Алеша увидел над несколькими зданиями купола. Странно, он их не заметил, когда они приехали. На месте куполов были полуразрушенные крыши, из которых торчали сухие ветки проросшего кустарника и пучки жухлой травы. А теперь – серебристый лунный свет заливал золото куполов, и над куполами светились легкие кресты. Казалось, все эти строения устремились ввысь, к звездам.

Алеша так залюбовался увиденным, что забыл о своем провожатом. А тот тихо зашептал мальчику:

– Да, милый мой, Бог милостив. Ты в святое место попал, монастырь здесь. Хоть ты и видел его в развалинах, а на самом деле он вон какой. Был он таким и будет скоро. А пока… пока вы тут, горемычные, одни развалины видите.

Алеша пристально взглянул на собеседника. Он почувствовал к нему доверие.

«Такой все поймет, простит, поможет, – подумалось Алеше. – А кто он? Нет, это все сон».

Алеша затряс головой. И тут спутник приобнял его за плечи и заглянул в глаза. Прямо в самую глубь Алешиных глаз. Да-да, именно так когда-то обнимал его папа, если случалось Алеше провиниться. И он тут же во всем признавался, начинал плакать, просить у папы прощения…

Алеша повернулся к незнакомцу и уткнулся в его теплую грудь, в его грубую рубаху с широким воротом. Слезы хлынули из глаз. Все-все рассказал ему Алеша: и как с Василием встретился, и как в магазины лазили, и как маму бросил, обманывал потом и многое-многое другое.

На голову Алеши легла ласковая рука. Она была тяжелой, но мягкой.

– Бог милостив, Он простит, не бойся, Алеша, будешь другим, совсем другим.

«Он все время говорит “Бог”, – подумал Алеша, – а разве Бог есть? Нету Его». – И Алеша, стиснув зубы, резко отшатнулся от незнакомца.

Тот не отвел своих глаз от Алеши. Его старое худое лицо глядело с какой-то мукой.

– Бедный ты, бедный, – прошептал он. И Алеше снова захотелось прижаться к нему, но стало стыдно.

«И кто же он такой?» – пронеслось в его голове.

Не успел Алеша это подумать, как услышал:

– Зовут меня преподобный Иринарх. Я здешний, из-под Ростова. Только вообще-то жил я у вас на земле давно, а сейчас там обитаю. – И преподобный Иринарх поднял голову к звездам, к лунному свету.

Алеше показалось, что звезды слегка покачнулись, в небесах приоткрылся небольшой полог, и оттуда проглянуло что-то неописуемое. Алеша на секунду подумал, что вот такое светлое, неописуемое хотелось ему в лучшие минуты нарисовать красками. Но получалось все совсем не так. Серо и по-земному.

– Преподобный Иринарх… – повторил Алеша. – А что это – преподобный? – Слово звучало по-книжному, красиво, но как-то чуждо.

Вместо ответа Алеша вдруг увидел перед собой дорогу через поле. На безоблачном небе сияло солнце. Поле покачивало золотом пшеницы. Где-то вдалеке петляла небольшая речка. По дороге шел человек. Одет он был бедно, за спиной – котомка. Что там, в котомке? Куль сухарей да рогожа, чтобы подстелить себе на случай, если не удастся найти ночлег. Человеку было лет тридцать, он весело глядел на солнце, на шустрых рыжеватых овсянок, которые сновали над ним. Иногда по лицу его пробегала грусть. Может быть, он вспоминал своего престарелого отца, как тихо умирал он под иконами, прожив долгую трудовую жизнь. Они с братом стояли в избе, возле широкой лавки, на которой лежал отец, и слушали, как слабым, но чистым голосом поет он «Отче наш». А ведь когда-то ставил он их, малолеток, перед иконами вот здесь, в этой избе, и учил молитве Небесному Отцу. Тогда рождался в их сердечках образ доброго Хозяина земли и неба. Вспоминал путник, как при последнем дыхании подозвал отец его, младшего, и сказал:

– Знаю, Илья, сердце твое к Богу желает. Но путь к Отцу нашему непрост. Много нагрешили мы, много потрудиться должны. Отец наш Сына Своего не пощадил, отдал за нас. Сын Божий ради нашего спасения принял Крестные муки. Нам бы теперь хоть малость-то Креста Его понести. Тебе, Илюша, сила в душе дана, чтобы многое вынести и до Божия Престола дойти, – молвил отец и вздрогнул вдруг так беспомощно, словно был не пахарем-богатырем, а жаворонком, что в тенетах запутался. Вздрогнул, вздохнул и стих навеки.