Тимофей Веронин - На восходе солнца

Вечером в субботу они обычно садились на трамвай и довольно долго ехали. Потом шли пешком и оказывались в низенькой церковке. Алеше вспомнились какие-то немного выпуклые крашеные доски пола и запах, такой уютный, ласковый запах там, в той церковке. За окнами становилось сумеречно. В церкви тоже царил полумрак. В Алешиных глазах покачивались огоньки свечей, платки старушек, и плыло под низкими сводами церковки точно такое же пение.

Позвякивало кадило, и шел в золотом облачении священник. Он был похож на тех, кого преподобный Иринарх называл святителями.

Только сейчас все это всплыло у Алеши в памяти.

А потом они ночевали в комнатке при храме. Тетя Маруся долго что-то шептала перед иконой, и Алеша под этот шепот незаметно засыпал…

– А вот и Госпожа наша, поклонись Ей, Алеша, попроси милости себе, утешения. Попроси, чтоб помогла тебе исправиться, новой жизнью зажить, – перебил преподобный Иринарх Алешины мысли.

Алеша сделал несколько шагов вперед, поднял голову и замер. Со стены на него глядели все те же глаза. Большие и печальные глаза на печальном, странно красивом лице. Да-да, это были те самые глаза, которые он видел в грузовике, а потом над развалинами, когда только прибыл в колонию. Теперь они глядели на него с иконы. Это была Мать, Она прижимала к Себе самое дорогое, что у Нее было, – Младенца. Она знала, что Младенца ждет страдание, и боялась спустить Его с рук, а Он утешал Ее: «Не плачь обо Мне, так надо…» И Она соглашалась, хотя от согласия этого было Ей очень-очень больно. А еще Алеша видел, что Она любила и жалела не только Сына, но и его, Алешу. Она тоже хотела бы прижать его к Себе и утешить. Она словно звала его к Себе.

«Будь Моим чадом, будь со Мной рядом, раем – не адом, радостным садом жизнь твоя будет. Зло позабудет бедное сердце», – будто слышалось ему.

Алеша опустился на колени и почувствовал, как рядом с ним опустился на колени преподобный Иринарх, как еле слышно опустились на колени монахини. Алеша глядел в эти прекрасные глаза и не мог оторваться: «Будь Моим чадом, будь со Мной рядом, раем – не адом, радостным садом жизнь твоя будет. Зло позабудет бедное…»

– Вставай, размазня, ишь дрыхнет! – услышал Алеша прямо над ухом. Кто-то больно сдавил ему плечо, схватил за ухо. Алеша открыл глаза. Трое ребят стояли над его кроватью.

– Скажи спасибо, что вчера тебе по полной не вмазали, сержант помешал, – проговорил низенький коренастый парень по прозвищу Зуб. – Новеньких у нас всегда хорошенько обрабатывают. Особенно таких, как ты, малахольных. Ишь вылупился. Чего моргаешь?

– Жданов! – раздался голос сержанта, заглянувшего из коридора. – Почему до сих пор в постели? На линейку быстро! Опоздаешь – майор тебе хорошего не скажет.

Алеша стал лихорадочно одеваться, но никак не мог найти штанов. Он залез под кровать, посмотрел под одеялом, под подушкой – нигде нет. Он обвел глазами комнату и наткнулся на ухмыляющиеся физиономии.

– Значит, придется тебе так на линейку-то идти, – гаркнул Зуб.

Все загоготали и высыпали из комнаты. На улице гудела сирена, созывавшая всех на линейку.

Алеша стал рыскать под всеми кроватями. Заглянул в шкафчики. Робко приоткрыв дверь, оглядел коридор. Но тут его заметил охранник:

– Ты почему не на линейке? Сейчас к майору тебя!

– Я… я… – залепетал Алеша, – я не знаю, где мо-мои брю-ки.

– А кто должен знать? Не миновать тебе карцера, парень. Плохо начинаешь. Ищи давай, даю тебе три минуты.

– Господи, – прошептал Алеша и вдруг вспомнил ночь, лунный свет, белые здания монастыря и глаза, добрые глаза Матери. – Что же это, Матушка? – сам не зная почему, прошептал Алеша.

– Да вот они, твои штаны, – услышал он голос охранника. – Видно, парни засунули их под раковину. Тебе бы ни в жизнь не найти. Я и то случайно обнаружил. Ну, парни, я им устрою. Новеньких жучат, особенно таких вот, – и охранник повторил неприятное и не очень понятное Алеше слово, – малахольных. Одевайся скорей, только уж не знаю, как тебе на линейку-то являться. Майор здорово всыплет. А мне отлучаться нельзя. Иди, иди.

Алеша пошел по коридору, медленно, с трудом переставляя ноги, как на казнь. Открыл белую, с облупившейся краской дверь, шагнул на улицу. Был серый денек. Все те же серые развалины уныло глянули на Алешу. Никакой ночной красоты не было и в помине. Все убого и страшно.

«Бывают же сны», – подумалось Алеше. Он споткнулся о булыжник и упал. Когда поднялся, перед ним стоял майор.

– В чем дело? Линейка окончена, а ты только идешь? Хорошо начинаешь!

– Я… я… – хотел что-то сказать Алеша, но, не в силах больше сдерживаться, сел на землю, обхватив голову руками, и заплакал.

Майор стоял над ним, а Алеша не мог успокоиться. Ребята гоготали где-то поодаль, наблюдая сцену. Тут подошел охранник.

– Товарищ майор, разрешите обратиться. – Майор недовольно повернулся к охраннику. Тот стал ему что-то быстро и сбивчиво говорить. По лицу майора пробежала змейка гнева.

– Комната номер девять, ко мне! – рявкнул он.

Зуб и несколько других ребят, окатив Алешу страшным взглядом, приблизились к майору.

– Сегодня на штрафные работы и без ужина. Все. И смотрите у меня, если еще что-то. – Майор взял Зуба за подбородок и резко дернул в сторону. Зуб с ненавистью взглянул на Алешу и прошипел:

– Предатель…

Алеше выдали лопату, большие матерчатые варежки, телогрейку. Он шел вместе со всеми по каменистой дороге, ощущая на себе суровые взгляды ребят. Его душой овладел серый страх. Ничего хорошего не ждет его дальше. Парни будут продолжать издеваться над ним, и чем дальше, тем хуже. Как ему пережить это? И кто спасет его? Кто поможет? Никто. Никому на свете он не нужен. Разве что маме. Но мама далеко, в Москве, стучит на пишущей машинке и шагает нервно из угла в угол, вскидывая иногда руки.

И тут неожиданно для себя Алеша вдруг вспомнил храм, монашенок и древнюю потемневшую икону. Вспомнил глаза, Ее глаза. И снова кто-то обнял его за плечи. Неужели преподобный Иринарх, этот странный босоногий старец в длинной рубахе? Неужели он снова здесь?

– Не боись, Леха, – услышал Алеша голос. – Вспомни наш подвал на улице Некрасова. А? Тепло там было. Вот дела-то ворошили. То-то!

Это был Петька Орех. Тот самый, который вместе с Василием привез его в Ярославль. Он здорово окреп, на вид ему было все двадцать пять, хоть был он всего на два года старше Алеши.

– Не боись, Леха, я тут второй год, у меня все схвачено. Никто тебя не тронет. Пусть Зуб только пикнет – мигом без зубов останется.

С тех пор парни перестали приставать к Алеше, хотя глядели на него враждебно. Дни шли за днями, работы сменялись линейками, линейки – ужинами и обедами. И все тонуло в серой дымке сырого тумана, на который щедра медленная северная весна.