Павел Глибчак - Воскресение – Первый день

Все потихоньку успокаивалось, зал пустел, профессор, еще находясь под впечатлением, убирал материалы в портфель. Неожиданно, почти вприпрыжку, к нему подошла студентка и, обняв за шею и поцеловав в щеку, восторженно прокричала:

– Дядечка, любимый, ты самый лучший!

– Ну будет тебе, стрекоза! – успокаивал ее профессор.

Это была племянница профессора Эллис. Она училась в университете на втором курсе и была еще слишком юной, чтобы по-настоящему верить в божественные дела, но все еще наивной, чтобы верить в сказки, чудеса и любовь с первого взгляда. Ей было девятнадцать. Как и полагается в ее возрасте, она обладала всеми атрибутами юной девы и отличалась от своих сверстниц незаурядной внешностью. Она была выше среднего роста, еще не совсем сформировавшаяся фигура была приятна для взгляда. Длинные ниже плеч ярко-рыжие волосы были подстрижены в стиле царицы Клеопатры, а самое главное – на всех смотрели эти бездонные изумрудного цвета глаза, такие, что любой, неосторожно засмотревшись, мог упасть в это глубокое зеленое озеро и утонуть. Эллис носила джинсы в обтяжку, босоножки на невысоком каблуке и белую блузку с высоким воротником.

Студенткой Карнестского университета она стала два года назад, конечно, не без рекомендации профессора. Ее отец, двоюродный брат профессора, проживал с семьей в ста тридцати милях на юг от Карнеста. У него была своя ферма, на которой он успешно занимался разведением крупного скота. По меркам сельского жителя семья жила в достатке. Хозяйство отправляло на рынок молоко, масло, сыр, мясо. Поэтому Эллис жила до семнадцати лет в условиях, далеких от большой цивилизации. Она не была неженкой и с детства воспитывалась в труде и самостоятельности. С учетом того, что сельская школа находилась в трех милях от хозяйства, Эллис ежедневно преодолевала это расстояние с легкостью, кроме дней, когда погода портилась и отец возил ее на автомобиле. Помимо всего, семья брата жила достаточно консервативно, придерживаясь библейских заветов, и Эллис с ранних лет была окружена некой милостью и добротой. Скорее всего, ей так и пришлось бы провести свою жизнь на ферме отца, но вовремя вмешался профессор, который уговорил родителей отпустить ее учиться в Карнест.

Она жила в студенческом общежитии при университете, чтобы не обременять родственников или, скорее всего, желая познать всю полноту студенческой жизни, но периодически по приглашению посещала своих дядю и тетю, чем безумно их радовала.

– Я просто не могу поверить во все эти чудеса, которые Господь делает для человека, – не успокаивалась Эллис.

Профессор засмеялся:

– Девочка моя неугомонная, эти, как ты их называешь, чудеса – это действительность, окружающая нас, то, к чему мы каждый день прикасаемся, а вот то, что можно назвать истинным чудом, я… – профессор задумался. – Кстати, если ты завтра ничем особым не занята, ну, например, у тебя встреча с новым или, может быть, совсем старым кавалером, – все еще шутил профессор, – то я готов взять тебя с собой к моему старому другу Георгу, и вот там ты увидишь настоящие чудеса.

– Дядя! Ну хватит, ты же знаешь, что у меня нет кавалера, особенно старого, – чуть надулась Эллис. – И я обязательно поеду с тобой.

– Хорошо, – сказал более серьезно профессор, хотя это давалось с трудом, – завтра к девяти утра мы с Лиз будем ждать тебя у церкви, сначала сходим на службу.

Эллис, чмокнув в щечку профессора, так же вприпрыжку убежала в неизвестном направлении.

* * *

Профессор почти незаметно проскочил коридоры университета и направился на стоянку, чтобы успеть домой к назначенному времени. Он помнил, что сегодня нельзя опаздывать и даже не стоит задерживаться, чтобы не огорчать свою любимую Лиз. Она всегда очень серьезно готовилась к их знаменательным датам и прочим особым дням.

Шоссе как всегда было идеально ровным, так что можно было уснуть под шепот прикосновения колес. В это время на шоссе не так часто можно было встретить машины. Все трудились, заканчивая этой пятницей очередную трудовую неделю. Недалеко от Ридмоунда профессора взбодрил громкий рык, исходящий от колонны проезжающих байкеров, первый из которых приветственно помахал рукой – это был Зак. Они знали друг друга не один десяток лет. Зак был схожего с профессором возраста, но это не мешало ему оставаться на протяжении всей своей бурной жизни приверженцем свободных мыслей и поведения. Он большую часть времени проводил на своих двухколесных хромированных конях, выкручивая до предела ручку газа, и все страхи, неурядицы и сомнения оставались позади. Иногда профессор даже завидовал ему, но, приходя в себя, понимал – это лишь иллюзия свободы.

Профессор подъехал к дому. Войдя в него, он увидел, что в прихожей стоят сумка и корзина, готовые для пикника. Из спальни прозвучал голос Лиз:

– Эдвард, это ты? Еще минутка, и я спускаюсь.

Он поставил портфель, оставил на вешалке пиджак, предусмотрительно переложив в сумку коробочку с подарком, расстегнул две верхние пуговицы, засучил рукава и понес в машину сумки.

Через пять минут Лиз вышла, заперев за собой дверь. На ней было платье а-ля шестидесятые, с пушистыми плечами и юбкой до колен, и тут сердце профессора участило шаг, как в первый раз, когда он был влюблен. Он вежливо открыл дверь и усадил Лиз на пассажирское сиденье. Погода в этот день благоволила к загородным приключениям, солнце было высоко, дул теплый свежий ветерок.

Любимое место для пикника находилось не очень далеко, всего в пятнадцати милях от Ридмоунда, на небольшой возвышенности, с которой приятно обозревать окрестности и наблюдать за рассветами и закатами. В центре возвышенности стояло большое дерево, раскинутые сильные ветви которого создавали обширную тень и прохладу, а также особенную атмосферу. За свою жизнь оно видело множество влюбленных пар, которые прятались под ним в дни своего безразмерного счастья и с неиссякаемыми мечтами, отчего и само дерево, несмотря на свой приличный возраст, пребывало во всем величии густой листвы и внутренней крепости.

Прибыв на место, профессор и Лиз уютно расположились, расстелив шерстяное покрывало под деревом. Профессор достал бутылку молодого божоле, наполнил два бокала наполовину. В это время Лиз занималась сервировкой и расстановкой блюд. Венцом этого действия был заботливо исполненный для мероприятия бисквитный тортик с одной символично устроенной свечкой. Бокалы были в руках, свеча горела, они смотрели друг другу в глаза, и пламя свечи, отражаясь в них, заигрывало, как будто воспламеняя те прекрасные молодые чувства, которые они пронесли через всю свою жизнь. Они вместе задули свечу и нежно поцеловались. Профессор прижал к себе Лиз и прошептал: