Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

— Да, нелегко сложилось ваше детство, — сочувственно заметил секретарь. — Что ж, бывает. Случается и хуже. Жизнь — она, брат, с изломами. По линеечке не пройдешь. Н-да… А вот что один, это плохо. И это вы зря. У вас же есть друзья. Разумеется, и невеста есть на примете, а?

Вопрос застал Пузырькова врасплох. Невеста? Вряд ли кого из знакомых девушек Пузырьков мог назвать своей невестой…

Шестнадцатилетним пареньком пригрела его деревенская вдовушка, рябая Овдаки. Как сейчас помнит он тот осенний день… До позднего вечера пахал под дождем. В сумерки грязный, продрогший шел с поля. Знал, дома, в не топленной избе, пьяный дед и ни корки хлеба. В переулке встретилась Овдаки, заохала: «Ой-ой, как ты вымок! А я как раз курицу зарубила. Зайди, супу горячего похлебаешь». Зашел да так и застрял до утра — к курятине Овдаки выставила бутылку самогона.

С той поры и зачастил он в низенькую избушку Овдаки, что, как скворечник, одиноко стояла на краю оврага в самом конце деревни. «Пей, соловушка, ешь, все равно — война. Живи, пока живется, кто знает, что дальше будет». А на столе — мясной суп, молоко, сметана, вареные яйца, хлеб…

Так продолжалось почти два года. Старики журили — отмалчивался, бабы судачили — обходил стороной, мальчишки дразнили: «Спекулянткин муж! Смотрите, идет спекулянткин муж!» — нарочно, не скрываясь, сворачивал к избушке Овдаки.

Темной осенней ночью, после поминок по деду, поднялся на знакомое крылечко, постучал. Ни звука. «Спит. Не ждала». Подошел к окошку, выходящему в не огороженный дворик. Как всегда, окошко завешено темной шалью. Только постучать… «Наверное, соседка», — послышался голос Овдаки. Угол шали приподнялся, за стеклом, как на негативе, появилось жирное, усатое лицо, рявкнуло: «Тебе чего?» Сдавило горло, остро закололо в висках. Перебежал улицу, схватил булыжник, глотая слезы обиды, с размаху швырнул в одно из затемненных окон.

— Спекулянтка паршивая!

Той же осенью его призвали в Армию…

Потом, когда он уже был сержантом, пришла любовь. Это была златокудрая Нина, продавщица гастронома. Нина, Нина! С каким нетерпением он ждал воскресенья, чтобы получить увольнительную и потом часами стоять возле прилавка, глядеть, как она отпускает товар, как весело улыбается покупателям. Иногда её синие глаза задерживались на нем, и тогда лицо его полыхало жаром, руки казались неуклюже длинными. Перед закрытием магазина он выходил на улицу, ждал, появления Нины и молча шел за нею до самого её дома — шесть с половиной кварталов. Теперь он уже не помнит, как они разговорились. В памяти осталось одно: маленькая, вся какая-то светленькая комнатка, уйма белоснежных, расшитых гладью салфеточек, дорожек, крохотных подушечек, мягкий пружинистый диван и на нем — Нина. На коленях у нее гитара с пышным розовым бантом.

— Ведь ты всего-навсего сержант, — говорила она, томно полузакрыв глаза и пощипывая струны гитары.

— А вам кто… нужен?

— Глупый вопрос, — она отложила гитару, потянулась, как изнеженная кошечка, зевнула, прикрыв ладошкой алый ротик. — Через год-два сможешь стать офицером — приходи. А пока…

— Приду, — сказал Пузырьков и, не простившись, ушел.

Накануне того дня ему предлагали поехать в танковое училище, но он отказался. А теперь…

И вот, через год, в новенькой офицерской форме с портупеей через плечо, с букетом розовых астр он явился к Нине.

В комнате ничего не изменилось. Те же салфеточки, дорожки, подушечки, тот же диван и та же гитара, только бант на ней выгорел, обтрепался. Нина, в простеньком халатике, похудевшая, неприбранная, валялась с книжкой на диване.

— Добрый вечер, Нина.

— Здравствуйте…

— Не узнаете?

— Н-нет…

— Разрешите представиться: младший лейтенант Николай Пузырьков. Явился по вашему личному приглашению, полученному в этой комнате ровно…

— Ах, это вы! Коля! Как я рада! Боже, как я рада! Садитесь, пожалуйста. Вот сюда. Я сейчас…

Она схватила со спинки кровати платье, по пути прихватила с тумбочки зеркало и сумочку, скрылась за легкой ширмой. Мелькнула оголенная рука, послышался шелест шелка, по комнате разлился тонкий аромат духов. Скоро она вышла — розовая, сияющая, чуть запыхавшаяся.

— Какие прелестные цветы! Надо скорее поставить их в вазу. Да садитесь же…

— Спасибо, я всего на минутку.

— Нет, нет, я вас никуда не отпущу!

— Нельзя, у меня сегодня…

— Дежурство?

— Нет. День рожденья жены.

— Что-о?! — в синих глазах мелькнуло недоумение, лицо побледнело.

— Я зашел, чтобы сказать вам: в груди солдата, так же, как и в груди офицера, бьется живое горячее сердце. Прощайте.

Все эти, уже полузабытые, картинки прошлого вдруг отчетливо всплыли в памяти Пузырькова. Но не рассказывать же все это секретарю райкома. И без того, кажется, наговорил лишнего. Про ремесленное, замызганный тюфяк… Можно подумать, на жалость напрашивается.

— Невесты тоже, можно сказать, нет. — наконец ответил Пузырьков.

Алексеев по-своему истолковал его запоздалый ответ.

— Жениться вам надо. Укореняться пора. Я говорил с предриком, квартиру вам дадут. Сейчас там кое-что ремонтируют — красят, белят.

На душе у Пузырькова потеплело. Что за человек, этот секретарь райкома. За такого — в огонь и в воду. Вот у кого надо поучиться заботе о людях!

Алексеев наслаждался произведенным впечатлением. Барабаня пальцами по краешку стола, он ждал, что скажет обрадованный инженер. Не дождавшись, подытожил:

— Вот так, Николай Семенович. Вся жизнь твоя еще впереди, только прожить её надо умеючи. Теперь поговорим о деле.

— Слушаю, товарищ секретарь.

Пузырьков понял: разговор по душам окончен, теперь перед ним не просто Николай Петрович, тезка, а вышестоящий начальник, партийный руководитель.

— Вам предстоит командировка. Договоритесь о поставке кое-какого оборудования.

— Простите, а разве «Сельхозснаб»?..

— «Сельхозснаб» — само собой. Мы должны проявить инициативу. Между прочим, сельхозснабовцам совсем не обязательно знать о цели вашей командировки.

— Понимаю. Это что, Зуфар Минулович предложил мою кандидатуру?

— Допустим, что это моя идея. Что вас так удивило? Вы — главный инженер, вам и карты в руки.

— Спасибо за доверие. Но, может быть, Зуфар Минулович сам… у него опыт…

— Товарищ Бикмурзин — директор. Он должен осуществлять руководство на месте. А опыт — дело наживное. Кстати, говорят, вы не ладите с механиком?

У Пузырькова неприятно заныло под ложечкой. Как? И в райкоме уже стало известно? Черт его дернул на другой день после стычки у подъезда сделать Бахманову замечание за плохо отрегулированный двигатель. Тот принял это за попытку свести личные счеты, стал огрызаться. Вышел форменный скандал при всем честном народе. Нет, впредь надо вести себя более сдержанно. С механика, с него как с гуся вода. Даже директор, похоже, побаивается его, старается держаться подальше. Узнав о скандале, он только и сказал: «Ваши кадры, вы и разбирайтесь».