Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

— Вчера мимо зернового склада проходил. Рожь веяли. Пожилые женщины, молоденькие девушки мешки таскают. Кладовщик, здоровенный детина — ему бы в порту грузчиком работать! — около весов стоит. В руках — тетрадочка, за ухом — карандашик. Да еще покрикивает: «Живее, живее пошевеливайтесь!» Другой, такой же жлоб, фермой заведует. У дверей коровника гора промерзшего навоза, скоро дверь нельзя будет открыть. Говорю ему: «Слушай, неужто нельзя подальше откидать?» А он, зараза, на доярок: «Ну-ка, быстро берите вилы, чтоб через час этого навоза не было!» Те, бедолаги, с утра на коромыслах воду таскают, еле на ногах держатся — коров-то поить надо. Зло меня взяло. «Сам-то, говорю, вилы в руках держать не умеешь или пуп надорвать боишься?» Лупает на меня глазищами, как же — начальник! Целый день ходит, руки в брюки, командует. Сволочь!

— Так и не взялся?

— Куда денется. Не взялся бы — помогли… Ну ладно, до свидания! По возвращению в Масканур как-нибудь встретимся.

— Постой, — Микале придержал друга, заглянул в глаза. — Ты вот что, головы не вешай.

— Ты о чем? — огрубевшее от ветра лицо Бахманова окаменело, он поспешно отвернулся.

— О том. За любовь бороться надо, понял?

— На кулаках, что ли? — горько усмехнулся Костя.

— На кулаках тут ничего не сделаешь. Ты — моряк, перед штормами не пасовал, а тут…

— Струсил, хочешь сказать?

— Да, струсил!

— Выходит, надо было морду ему набить?

— Не то, Костя. Ты сам отлично знаешь, о чем речь.

— Я говорил с нею…

— Как? В пьяном виде? Хорош, нечего сказать.

«А если я тебя убью?»

— А, ты и это знаешь!

— Эх, моряк, моряк! Одессит. Забыл, что тут у тебя — партийный билет, — Микале дотронулся до своего нагрудного кармана. — А об этом нельзя забывать ни на минуту. Не ожидал, Костя, никак не ожидал.

— На, вдарь по морде, только душу не трави! — выкрикнул Бахманов, в упор глянув на друга.

— В другой раз так напьешься, и вдарю, — не отводя взгляда, спокойно и твердо сказал Яшмолкин, выждал паузу и уже другим топом, мягче, продолжил: — Ладно, давай свою лапу. Вот так… Когда вернешься?

— Не знаю. Как работа пойдет.

— Ты вот что, как вернешься, в гости к сестренке загляни. Чего вылупил глаза? Не бойся не съест, живой останешься. Адрес её знаешь? Эх, ты!

Микале выхватил из кармана Кости записную книжку, авторучку, черкнул несколько строк.

— на, держи. От меня привет передан. на Новый од пусть в гости приедет. Ждать будем.

Бахманов некоторое время молча мял в руках записную книжку, носком сапога ковырял снег на обочине дороги, потом резко вскинул голову.

— Не стану я к ней заходить. Ни к чему. Не любит она меня. Сама сказала.

— Вот чудак-человек! — рассмеялся Микале. — Да разве я тебе сказал: «Зайди, объяснись в любви?» Об этом ты вообще ни гугу. Просто забеги по-товарищески. «Здравствуйте. Как живете? Привет от брата».

— Да не могу я с нею так!

— Сможешь. Меня моя Майрук однажды за дверь выставила. Да еще такую оплеуху влепила, что ой-ой! Не лезь с поцелуями, когда тебя не просят. Так я ей две недели цветы таскал. Сперва черемуху, потом сирень. Сам не могу, с дружком каким перешлю, от Мишки, мол. Она мой букет швырк за окно, а я назавтра — другой. Только пятнадцатым букетом пропял: вышла на улицу, вроде к подружке пошла, а я — тут как тут. «Здравствуй, Майрук. Кино сегодня хорошее, может, пойдем, а?». Не сразу, правда, но согласилась. Так и отшил всех парней. Потом меня в другую часть перевели, письма стали друг дружке писать. Так я и тут про любовь боялся заикнуться, все больше природу описывал. Заболтался я с тобой. Пока!

Микале крепко тряхнул руку Бахманова, захлопнул кабину.

— Встать, суд идет!

Каждый раз, произнося эти три слова, Качырий испытывает волнение.

Иные думают, что судья — это человек с каменным сердцем, его ничем не проймешь, ему лишь бы засадить человека в тюрьму. Виноват или не виноват, а раз попал под суд, ничего хорошего, мол, ждать не приходится. Поэтому само слово суд вызывает у них душевный трепет.

Качырий тоже первое время, слушая обвинительное заключение по какому-либо уголовному делу, глядела на подсудимого и злорадно думала: «Ага, попался! Вот посидишь в тюрьме, поумнеешь, так тебе и надо». Теперь спа научилась мыслить по-другому и смотрит на все происходящее в зале заседания глазами судьи, пытаясь понять, почему человек стал преступником? Как это случилось? Сам ли он сознательно совершил преступление или кто-то натолкнул его на это? Наконец, осознал ли он свою ошибку, сможет ли стать хорошим человеком в будущем?

Придя на работу в день судебного заседания, народный судья, как обычно, уединяется в своем кабинете, еще и еще раз изучает дела, подлежащие рассмотрению на сегодняшнем процессе. Ни о чем другом он не тревожится, знает, секретарь Яшмолкина сделает все как паю. Ничего не упустит.

Сегодня Яшмолкина в качестве секретаря участвует на процессе в вышестоящем суде. Рассматривается уголовное дело двухгодичной давности. По первому приговору все трое обвиняемых, двое мужчин и одна женщина, были осуждены к высшей мере наказания. Кассационная коллегия Верховного суда РСФСР вернула дело на новое рассмотрение. Второй приговор: одному из обвиняемых высшая мера наказания, двум другим, в том числе женщине, — десять лет лишения свободы. Снова кассационная жалоба, и снова приговор отменен, а дело направлено на пересмотр. Теперь Верховный суд республики уже в третий раз рассматривает это дело. И опять весь состав суда — другой.

Показания дает подсудимая, женщина с ярко-красными губами и серым, помятым лицом с бесцветными, холодно-льдистыми глазами. Качырий слушает её и чувствует, как по телу пробегают мурашки — о таких страшных вещах и так спокойно, равнодушно говорит подсудимая.

— Кузьмину мы с Богачевым вдвоём ухлопали. Вечером это было, в одиннадцатом часу. она уже спать легла. Богачев постучал в дверь. Откликнулась я — постороннему она не откроет. Богачев там же, в сенях, схватил ее, а я дверь заперла. Кузьмина оборонялась здорово, да только у него — нож. Потом Богачев волоком втащил её в избу. Стали мы собирать добро, которое получше, деньги искать. А Кузьмина-то, видать, не кончилась еще, живая, голову этак подняла, встать хочет… У Богачева нож-то еще в сенях поломался, рукоятка только осталась. Говорю же, у нас он взял нож-то, кухонный, картошку я им чистила. «Скорее, дай что-нибудь!» — кричит. Гляжу, на плите утюг стоит… Сама я её ни разу не ударила. Богачев прикончил. Утюгом.

— А где в это время был Мирошниченко?

— Откуда мне знать? С нами его не было. Не причастен он к этому делу.

— На следствии, а также на первом судебном заседании вы говорили, что убийство совершили втроем. Чем это объяснить?