Зинаида Каткова - Где ты, счастье мое?

Судья, попрощавшись, ушел…

Качырий не воспользовалась советом. она пошла домой и сразу же легла спать, о чем потом пожалела. Спала она плохо, всю ночь мучили кошмарные сновидения: то Богачев гонится за ней с огромным, как пила, ножом, то Белова, хихикая, тянет её в глубокий черный омут, то шестеро белоголовых босоногих ребятишек теребят её за подол И Жалобно кричат: «Отдай! Отдай нашего папу!»

Встала Качырий поздно, вялая, вся какая-то разбитая. Так, бывало, с нею в первые дни, когда она работала на формовке кирпича. Потом втянулась, привыкла, перестала чувствовать усталость. Да ведь и в суде не первый день. Правда, в народном суде подобных дел разбирать не приходилось, все больше воришки, хулиганы да растратчики. «Нет уж, видимо, профессия юриста не по мне, — думала Качырий, плескаясь под умывальником. — И нечего соваться в юридический».

Холодная вода несколько освежила ее. С аппетитом поев горячей картошки на постном масле и запив её стаканом простокваши, Качырий решила в выходной день, как обычно, с утра пройтись по магазинам, запастись продуктами на неделю.

Она уже возвращалась домой, нагруженная покупками, когда услышала знакомый голос:

— Доброе утро, Катя!

— А, Николай Семенович! Здравствуйте!

— Позвольте, я помогу.

Оказалось, что Пузырьков сегодня ночным поездом едет в командировку и приехал в город, чтобы кое-что купить на дорогу.

— Вы что-то забыли пас, не навещаете, — упрекнул он и тут же предложил поехать в Масканур. У её брата и невестки есть лыжи, и, если Катя попросит, ей не откажут. Тогда они могут предпринять чудесную прогулку в лес.

Качырий согласилась. Пробежаться по первой пороше на лыжах… Это же лучший отдых в погожий воскресный день.

В Маскануре молодых людей ждала неприятность.

Дело в том, что сегодня утром Пузырьков сообщил хозяйке, что получил ордер на квартиру. Как только вернется из командировки — переедет. К тому времени в квартире закончат ремонт.

— Больно хорошо, — сказала Марпа. — Дай бог тебе счастья на новой квартире.

Она сказала первое, что пришло ей на ум и побежала в магазин, где заняла очередь за вяленой рыбой. Люди запасаются к Новому году, чего же ей зевать. Чай, живая душа, в праздник не грех выпить и закусить.

Добравшись до прилавка и увидев жирных, золотисто-коричневых лещей, Марпа пожалела, что не привела с собой детей. Вчетвером они получили бы целых полпуда, а одной ей дадут только два кило. Господи, надо же так опростоволоситься! Вяленая рыба… Да вышей она её на базар, продавай поштучно — сколько бы денег выручила! Надо занять другую очередь, сбегать за детьми. Хватит ли денег? Ладно, одолжит у Миклая.

Дома Марпа швырнула на сундук сумку с лещами, кинулась в комнату постояльца. Вот незадача, ушел. Куда его черти унесли? На вокзал еще рано. Говорил, ночью поедет. На целых две недели куда-то посылают. Постой, стало быть, две недели эта комната будет пустовать?! Да это же сто рублей. Целая сотня! [16] [16] Здесь и далее в старом денежном исчислении. Если сегодня, ну пусть хоть завтра или послезавтра пустить нового жильца…

Сделав такое открытие, Марпа в смятении заметалась по комнате. Она начисто забыла о вяленой рыбе, о барыше, который могла бы получить, продав красавцев-лещей. До лещей ли, когда так, ни за что ни про что, можно заполучить лишнюю сотню рублей, стоит только найти подходящего человека. Все равно комнату придется сдавать новому постояльцу — Миклай получил казенную квартиру. Так лучше сделать это как можно скорее. А Миклай пусть немедленно уходит, не станет же она из — за него терять сто рублей. Такие деньги на дороге не валяются.

Довольная своим решением, Марпа, как была, в обтрепанной шубенке, крытой черным сатином, так и присела на кровать Пузырькова, радостно потерла руки, словно хрустящая сторублевка уже была у нее в кармане. На лисьем личике ее, стянутом поверх платка грубой шерстяной шалью, светилась хитрая ухмылка, черные глазки-буравчики весело поблескивали. Да, да, вещи Миклая она перенесет пока к себе, а комнату… Вот хорошо, разиня Миклай даже не взял ключ. Пусть-ка теперь сунется!

За тонкой дощатой перегородкой, оклеенной желтыми обоями, слышалась возня детей. Рая и Галя опять чего-то не поделили, ссорятся. Олюк тоненьким голоском напевает песенку, видать, укачивает куклу. Марна вспомнила про очередь в магазине и, прихватив вещи постояльца, поспешила к себе.

А там — бог ты мой! — Рая и Галя, вместо того чтобы учить уроки, уплетали вяленую рыбу. По всему столу валялась рыбья чешуя, кости, да головы.

Марпа метнулась к сундуку, куда приткнула сумку с покупками, вытряхнула её содержимое — тюбики чая, сахар, две палочки дрожжей, дешевые конфеты — и набросилась на девчонок.

— Где рыба? Сожрали? Чтоб вам лопнуть, проклятым! — кричала она, щедро награждая дочерей подзатыльниками.

— Мы… мы не знаем, — захныкала Галя, руками прикрывая голову.

— Мы взяли только по две рыбки, — сердито насупилась Рая.

— «По две рыбки…» А остальные где? Где, я вас спрашиваю? Убью-ю!..

Под столом громко, взахлеб, закричала, заплакала шестилетняя Олюк. Марпа заглянула под клеенку, в изнемождении опустилась на пол, не зная, то ли отшлепать Олюк, то ли собирать разбросанную по полу рыбу. Одна рыбина была наполовину очищена, обмусолена, другие обернуты тряпицами — «куклы».

— Не реви, — сказала Марпа, сгребая «кукол» в одну кучу, не выдержав, всхлипнула и сама. она порывисто схватила Олюк, прижала к себе, целовала мокрое от слез личико, гладила острые худенькие плечики, рыжие кудряшки. Олюк вся в отца, как шляпка подсолнуха с крапинками-веснушками на курносом лице, близнецы, Рая и Галя, по матери — смуглые, темноволосые, не по годам серьезные.

Пять лет назад на стройке погиб их отец, кровельщик — пьяный был, вот и не уберегся. С той поры жизнь Марпы пошла кувырком, как пущенный под гору обруч от рассохшейся кадушки. Правда, люди не оставляли её в беде. Приходили из школы, из райздрава, еще откуда-то, предлагали определить тогда еще годовалую Олюк в детские ясли или даже в дом ребенка на полное государственное обеспечение, подыскали для вдовы работу — посудницей в столовую, а если хочет — в промкомбинат, где можно побольше заработать. Марпа не согласилась. Всю жизнь прожив на иждивении сначала отца, потом мужа, она страшилась постоянной работы. Каждое утро в одно и о же время идти на работу, по часам обедать, по часам приходить домой, вечно торопиться, чтобы, упаси боже, не опоздать, — нет, это не для нее. Да еще отдать своего ребенка в чужие руки… А кто за остальными двумя приглядит? Куда уж ей на работу от троих-то детей. Не хватит пенсии? Ну и что ж, пустит квартирантов. Самим довольно и одной комнаты, чай, не бары — обойдутся.