Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

Хыдыра трясло от злости, он поднял с пола кинжал.

— Долго еще дурака валять будешь? — крикнул он, схватил Сулеймана за руку, поднял с земли, а потом дал ему такого пинка, что тот снова свалился и стал поспешно отползать в сторону. Хыдыр еще раз пнул его ногой в бок. А Дервиш и Али Осман поволокли Сулеймана к койке.

На стенах подрагивали тени животных. Их мало-помалу поглощала отбрасываемая закопченным фонарем огромная тень, которая медленно расползалась во все стороны.

Халилю всегда нравился Хыдыр: и его манера держать себя, и даже то, как он курит. Хыдыр, переводя дух, вытирал со лба пот.

— Разве можно так? — ворчал Али Осман.

Хыдыр подошел к нему:

— Дядюшка Али! Я человек не злой. Если надо — жизни не пожалею для друга. Но разве дело то, что вытворяет Сулейман! Он всем уже осточертел. И без него тошно. У каждого — свое горе, свои заботы. А тут еще этот ноет и ноет. Может, ему так веселее — пить вино и слезы лить?!

Али Осман молча слушал Хыдыра.

Халиль лежал, уставившись на ласточкины гнезда. «Ласточки уже улетели», — подумал он, засыпая. Хыдыр взобрался на нары. Уснул и Али Осман. Постепенно сон одолел всех. Один только Дервиш бодрствовал: сегодня была его очередь приглядывать за скотиной.

У Дервиша зачесалась спина, и он поскреб ее, думая, как было бы хорошо, если бы ему почесала спину мягкая женская рука. Дом, жена, дети… Несбыточная мечта! Тоскливо становится на душе.

— Дети… жена… дом… — произносит Дервиш вслух, и лицо его на мгновение озаряет улыбка. Он тяжело вздыхает, вспоминая, как в далекой деревне восточной Анатолии в последний раз целовал руки матери и отцу, прежде чем отправиться в далекий путь. Мать, отец, родные… С какой надеждой он ехал сюда!

Каждый раз с наступлением осени ему начинает казаться, что он вот-вот вернется домой. Он прикидывает, что надо купить, представляет, как его встретят, видит каменистую землю у дома, выросших, а может, уже обзаведшихся собственными семьями детей, которых он так давно оставил. Но с тех пор миновала не одна осень, а Дервиш… Почему именно осенью тоска по родным местам так жжет его сердце, сладкой болью разливается по телу? Почему в осеннюю пору его так волнует пение птиц?

Надежда… Тоска по родной земле, по отчему дому… Дервиш улыбнулся. Его мечты давным-давно стали похожи на старую сказку, грустную сказку детства, не имеющую конца. Он не смог развеять неизбывную грусть этой сказки, и постепенно надежды стали частью ее. Много раз еще придет осень, расцветут и завянут цветы, прилетят и улетят птицы… на том и сказке конец.

Дервиш извлек из-за пазухи небольшой сверток, вынул из него сложенные в несколько раз ассигнации: одну в десять лир, другую в пять, развернул и стал поочередно подносить их к фонарю, поворачивая то так, то эдак, то подвигая к свету, то поднося совсем близко к глазам. Затем снова сложил и бережно завернул.

Когда Халиль проснулся, Хыдыр чистил скребницей мулов, а они жевали солому, громко чавкая. Дервиш похрапывал. Али Османа и Сулеймана уже не было.

— Проснулся, брат? — спросил Хыдыр.

— Бог в помощь!

— Спасибо, брат! Иди поешь, и двинемся в путь.

— Говорил с Сулейманом?

— Говорил.

Халиль быстро оделся и пошел к дверям.

— Дождик прошел!

— Поморосил немного и перестал.

Сейчас все выглядело чистым и нарядным: земля, заборы, дома. По небу стремительно неслись тучи, чтобы где-то далеко пролиться дождем. Легкий ветерок, казалось, проникал в самое сердце Халиля, наполняя его свежестью.

Халиль взялся за ручку колодезного насоса и с наслаждением умылся под тугой струей воды. Приметил возившегося неподалеку красавца петуха, белого, с огненно-красным гребешком, таким пухлым, что его хотелось потрогать. Нахохлившись, петух важно расхаживал по двору. В это омытое дождем утро все вокруг дышало свежестью, бодростью, самой жизнью.

Над кухней, как бы завершая картину, вился дымок. Но Халиль испытывал смутную тревогу, хотя чувствовал себя таким здоровым и сильным, что казалось ему, земля осядет в том месте, где он ступит. Это чувство силы как бы подкрепляли грубые ботинки на толстой подошве и солдатская форма.

На кухне было полутемно. У бачка с похлебкой сидели Али Осман, Сулейман и Мухиттин.

— Селям алейкюм! — поздоровался Халиль.

— Алейкюм селям! Бери ложку и подсаживайся.

Халиль взял из корзины деревянную ложку и сел между Али Османом и Сулейманом.

— Купишь мне немного сладкого? — спросил Мухиттин. — Я тебе денег дам.

Халиль крошил в похлебку хлеб.

— Какого еще сладкого?

— Ну, конфет…

— Управился там Хыдыр с мулами? — спросил Али Осман.

— Всю жизнь этот придурок на конфетах помешан, — заметил Сулейман.

— Что поделаешь, брат. Душа просит, — добродушно ответил Мухиттин.

— Ладно, куплю, — согласился Халиль.

— Смотри не забудь. А то Хыдыр всегда забывает. Сколько раз его просил!

— Разве влюбленному до твоих конфет? — съязвил Сулейман.

— Родной мой, — Али Осман обратился к Халилю, — раз ты поедешь с Хыдыром, я должен тебя кое о чем предупредить. У Хыдыра с легкими не в порядке. Тяжести ему таскать нельзя.

— Знал бы об этом хозяин, — вставил Сулейман, — выгнал бы его. В общем, если работа будет тяжелой, мы что-нибудь придумаем.

Халилю стало жаль Хыдыра, и в то же время он проникся к нему еще большей симпатией.

Когда с похлебкой было покончено, все направились к амбару и, пока Хыдыр впрягал в телегу двух мулов, погрузили приготовленные еще с вечера мешки с пшеницей.

Мухиттин принес Халилю шинель и, подавая, сказал:

— Не раз еще пригодится. — Затем незаметно шепнул ему на ухо: — Смотри не забудь про конфеты.

Халиль рассмеялся.

— Давай, Халиль, садись! — скомандовал Хыдыр.

Халиль вскочил на телегу.

— Счастливо вам!

На веранде показался Кадир-ага. Он держался по обыкновению невозмутимо, руки были заложены за спину.

По обе стороны распахнутых настежь ворот, придерживая створки, стояли Сулейман и Дервиш. Телега выехала со двора.

Позади остаются дома, стоящие в ряд, как послушные, спокойные дети. У домов копошатся куры, веет уютом семейного очага.

Разбуженный скрипом телеги, сторож Муса, спавший у деревенской каменной ступы, схватился за свисток.

— Здравствуй, дядя Муса! — поздоровался Халиль, когда телега поравнялась со сторожем.

— Здравствуй, здравствуй! С возвращением тебя!

— Спасибо.

— Что, дядя Муса, снова всю ночь проспал? — улыбаясь, спросил Хыдыр.

— Да что ты, родной? Разве можно тут спать? Так, присел отдохнуть немного.

Они поехали дальше. Поля, поля, поля… Вокруг, насколько хватал глаз, — одни поля.

— Свежо, — сказал Хыдыр, кутаясь в мешковину.

Халиль протянул ему шинель.