Йылмаз Гюней - Погубленные жизни

— Нет, не помер еще Длинный Махмуд!

Эмине посмотрела на мать и, тронутая ее печальным видом, быстро вошла в дом.

— Ты, жена, видать, на что-то надеешься.

— Чего мелешь? На что мне надеяться?

— Тогда почему ты не хочешь выходить на хлопок? Ханым, видите ли, не хочет. Скажите, какая ханым-эфенди нашлась! Ни дать ни взять господская жена. А ты подумала, что мы зимой есть будем? Может, навоз?

Азиме не ответила. Махмуд спокойно свернул цигарку, запалил и стал попыхивать. Они долго сидели молча. Наконец Азиме сказала:

— Можно подумать, что Эмине только твоя дочь, а у меня за нее душа не болит! Еще как болит! А ругаю я ее так, со зла. Разве я не люблю Эмине? Несчастная моя девочка! Искалечили ей жизнь. Никто ее теперь не возьмет. Потому и хочу уехать отсюда подальше, где нас не знают. Из-за любви к Эмине хочу уехать! Вдруг ей на новом месте счастье улыбнется?

— Зачем же тогда ты дочь поедом ешь? Ей и без того тошно!

— Все со злости, ей-богу. Ты же знаешь: язык мой — враг мой!

— Ладно, скажи лучше: пойдешь с нами или не пойдешь?

— Пойду! Конечно, пойду! — Азиме понурила голову. Слушавшая их разговор Эмине вспомнила, как сама когда-то говорила: "Пойду, конечно, пойду!" И перед ее глазами снова ожили поблекшие картины одного из давних осенних дней, когда она, счастливая, на вопрос чумазого паренька: "Пойдешь со мной, Эмине?" — ответила: "Пойду, конечно, пойду!" Воспоминания о прошлом, несбывшиеся мечты были невыносимы… А вот теперь эти слова: "Пойду, конечно, пойду!" Эмине отогнала думы о прошлом, и взгляд ее упал на стену, где висело зеркало. Когда-то в этом зеркале жила пусть некрасивая, но кому-то желанная Эмине. Теперь Эмине совсем одинока. Девушка сняла со стены зеркало. Какой у нее пустой, равнодушный взгляд! Эмине не может теперь думать о будущем, о том, что оно сулит ей.

На следующий день приступили к сборам. Латали, штопали, запасались съестным. Отдельно сложили полотно и рядна для палатки. И вот наступил день, когда на телегах и повозках Кадир-аги сборщиков хлопка стали перевозить к озеру Катыр, расположенному прямо среди хлопкового поля.

Еще на заре каждая семья выставила свои пожитки у порога. Только было подумала Эмине, кто за ними приедет, как у ворот послышался голос Али Османа.

— Селям алейкюм!

— Алейкюм селям! — ответил Махмуд. — Ну что вы за друзья! Без дела и не вспомните о нас.

— Что правда, то правда. Ни дружбы у нас не осталось, ни теплоты человеческой, как дохлые стали, совсем дохлые.

На телегу погрузили тюки, мешки, посуду.

— Ну, ни пуха ни пера, Али Осман! Поехали, брат! — сказал Махмуд.

— А где же Азиме? — спросил Али Осман.

— Не собралась еще. Потом приедет. Трогай.

— Ладно, — ответил Али Осман и кольнул волов стрекалом.

Впервые за целый год Эмине снова увидела улицы, фасады домов, стены. Ей казалось, что лица женщин и детей сияют. Девушка то радовалась, то грустила, то стыдилась, то жалела самое себя.

Волы еле тащились. Махмуд свернул цигарку и протянул ее Али Осману.

— До чего же быстро летит время, а, Али Осман?

— И не говори! Жизнь наша, как дорога, незаметно пролетела. У тебя хоть свой очаг, свой угол есть. А у меня и этого нет.

— Не знали мы, Али Осман, цену нашей жизни! Только сейчас и понимаешь, что всю ее мы на навозной куче прожили.

Они хмуро курили свои цигарки, а встречаясь взглядами, покачивали головой.

— Это точно: на навозной куче.

Звеня колокольчиками, навстречу им неслась двуконная повозка, она быстро приближалась.

— Кто это, Али Осман? — спросил Махмуд.

— Халиль.

— Да ну?

По мере приближения повозки все отчетливее виднелось лицо Халиля. Он стоял во весь рост и подстегивал лошадей.

— В самом деле Халиль, — удивленно воскликнул Махмуд.

Подъехав поближе, Халиль осадил взмыленных лошадей.

— Селям алейкюм!

— Алейкюм селям!

Разукрашенная повозка, нарядные лошади, кнут с ременными кистями — Эмине не могла оторвать глаз. За то время, что Эмине его не видела, Халиль возмужал, стал еще красивее. Теперь у него были густые усы.

— Ну и отменные у тебя лошади! — сказал Махмуд.

— Они молодые еще, дядя Махмуд, необъезженные. Лягаются, бесстыжие.

Халиль был по-прежнему дорог Эмине, по-прежнему волновал ее сердце.

— Слушай, Али Осман, а Халиль стал парнем хоть куда! — заметил Махмуд, когда Халиль отъехал.

— О чем ты говоришь, Махмуд? Прошлой осенью Халиль всех юрегирских возниц обставил. Притом без помощника. Страху нагнал на знаменитых возниц из Ой-маклы. А хозяин кофейни "Колокольчик", тот прямо дрожит, как услышит звон бубенцов Халиля. "Опять беда на наши головы", — говорит. Словом, Халиля здорово побаиваются.

— Да ну! Мне говорили, а я не верил.

— А прозвище у него какое! Гяур Халиль.

— Ну и ну! Гяур Халиль, значит.

— Да, Гяур Халиль.

— Вот это да! Еще недавно малявкой был и все время мерз. В хлеву забьется, бывало, в угол, съежится и зубами стучит. Недаром говорят: живучего и аллах бережет.

— А нынче каким стал? Дурмуш-ага, говорят, души в нем не чает. То молодцом назовет, то скажет: "Ты самый верный мой человек". Помнишь, когда-то Кадир-ага и к тебе так относился. А у Халиля прямо дух спирает от гордости. Вот он и усердствует. Работает за пятерых, себя не жалеет.

— Точь-в-точь как я, бывало, — гордо выпятив грудь, сказал Махмуд.

— Это верно.

— Значит, не жалеет себя Халиль, говоришь, как я не жалел?

— Не жалеет, Махмуд! Халиль, говорю я ему, ты не очень-то верь их словам. А он и слушать не желает.

— Это все молодость, Али Осман. Она ни совета не признает, ни дороги. Кровь в нем бродит. А когда у человека кровь бродит, он никого не слушает. Потом раскается…

— Да только поздно будет.

Крестьяне, прибывшие до них, уже успели подготовить участок для палаток; собрать с него хлопок, расчистить. Сын сторожа Мусы, Али, устанавливал палатку для Мустафы, отца Кель Хасана. Держась одной рукой за поясницу, Мустафа подметал площадку, а жена его складывала очаг.

— Готово! — объявил Али. — Все в порядке!

— Спасибо. Да не пошлет тебе аллах горя! — поблагодарил Мустафа.

— Я, дядя Мустафа, всегда готов вам помочь. На земле, на воде, в беде и в еде, словом — везде. Вы только позовите, Али для вас реку остановит.

Мустафа засмеялся.

— Спасибо тебе, Али, на добром слове!

В это время показалась телега, и из нее выпрыгнула Эмине. Обрадованный Али поспешил к девушке.

— Добро пожаловать всем вам, дядя Махмуд!

— И мы, сынок Али, рады тебя видеть.

Али помог Махмуду сойти с телеги. Пока Али Осман сбрасывал на землю тюки и мешки, Вели возился с волами.

— Где собираетесь ставить палатку, дядя Махмуд? — спросил Али.

— Не знаю, Али. А где лучше?

— Давайте там разобьем. — Али показал на еще не занятое место у дороги.