Дэвид Лоуренс - Пернатый змей

Епископ украдкой посмотрел на Рамона. Помолчал несколько мгновений, выжидающе, безнадежно.

— И вы осмелитесь, дон Рамон? — спросил он.

— Да! И никто мне не сможет помешать. Генерал Вьедма на моей стороне.

Епископ покосился на Сиприано.

— Можете не сомневаться, — сказал Сиприано.

— Тем не менее, это противозаконно, — с горечью сказал епископ.

— Чьи действия в Мексике противозаконны? — сказал Рамон. — Если ты слаб, значит, ты поступаешь противозаконно. Но я не буду слабым, ваше преосвященство.

— Твое счастье! — пожал епископ плечами.

Они помолчали.

— Нет! — прервал молчание Рамон. — Я пришел просить вас о мире. Передайте архиепископу то, что я сказал вам. Пусть он скажет кардиналу и Папе, что пришло время вселенской католической Церкви, время католической Церкви всех Сынов Человеческих. Спасителей больше, чем один, и помолимся за то, чтобы их стало еще больше. Но Бог един, и Спасители — Сыны единого Бога. Пусть древо Церкви раскинет ветви над всей землей и пророки под его сенью проповедуют слово Божие.

— И один из этих пророков ты, дон Рамон?

— Безусловно, это так, отче. И я буду говорить о Кецалькоатле в Мексике и воздвигну здесь его Церковь.

— Нет! Ты, я слышал, посягнул на Церкви Христа и Пресвятой Девы.

— Вы знаете мои намерения. Но я не хочу ни ссориться с Римской церковью, ни кровопролития и вражды, отче. Неужели вы не можете понять меня? Неужели не может быть мира между людьми, которые ищут собственных путей к божественной тайне?

— Вновь осквернять алтари? Воздвигать неведомых идолов. Сжигать образы Господа и Богоматери — и просить о мире? — воскликнул бедный епископ, жаждавший единственно, чтобы его оставили в покое.

— Именно так, отче, — сказал Рамон.

— Сын мой, что я могу ответить тебе? Ты хороший человек, которого поразило безумие гордыни. Дон Сиприано — еще один мексиканский генерал. Я же — бедный старый епископ этой епархии, верный слуга Святой Церкви, ничтожное чадо святого Папы Римского. Что я могу сделать? Что я смогу ответить? Отведите меня на кладбище и сразу пристрелите, генерал!

— Не хочу, — сказал Сиприано.

— Все кончится чем-то подобным, — вздохнул епископ.

— Но почему? — вскричал дон Рамон. — Разве нет смысла в том, что я говорю? Неужели вы не можете меня понять?

— Сын мой, мое понимание не заходит дальше того, что дозволяет мне моя вера, мой долг. У меня не семь пядей во лбу. Я живу верой и долгом перед священной канцелярией. Пойми, что я не понимаю.

— Прощайте, отче! — сказал Рамон, неожиданно вставая.

— Ступай с Богом, сын мой, — сказал епископ, поднимаясь и протягивая ему пальцы.

— Adiós, Señor! — попрощался Сиприано, щелкнув шпорами, и, придерживая саблю, направился к двери.

— Adiós, Señor General, — сказал епископ, глядя им вслед с застарелой злобой; они спиной чувствовали его взгляд.

— Он ничего не скажет, — проговорил Сиприано, когда они с Рамоном спускались по лестнице. — Старый иезуит, он единственно хочет сохранить свой пост и власть и чтобы никаких треволнений. Знаю я их. Все, чем они дорожат, даже больше, чем деньгами, это своей сороконожьей властью над запуганными людьми, особенно женщинами.

— Не знал, что ты ненавидишь их, — засмеялся Рамон.

— Не трать на них слова попусту, дорогой мой, — сказал Сиприано. — Иди вперед, ты можешь переступить через подобных беззубых змей.

Рамона и Сиприано, шагавших по площади перед почтамтом, где современные писцы, сидя за маленькими столиками, печатали на машинках письма беднякам и неграмотным, которые ждали рядом, зажав в кулаке жалкие сентаво, пока их послания перепишут на цветистом кастильском, встречали с чуть ли не испуганным почтением.

— Зачем ходить к епископу? — сказал генерал. — От него больше ничего не зависит. Я слышал, его Рыцари Кортеса прошлым вечером собирались за обедом и, говорят, — хотя я этому не верю — они поклялись на крови лишить жизни меня и тебя. Но знаешь, меня больше испугала бы клятва дам-католичек. Какое там, стоит человеку остановиться и расстегнуть брюки, чтобы помочиться, как Рыцари Кортеса спасаются бегством, думая, что он достает пистолет. Забудь о них, друг! Не пытайся искать их дружбы. Они будут только пыжиться и грубить, думая, что ты боишься их. Шестерых солдат хватит раздавить всю эту мерзость.

Город действовал на него, дух города.

Сиприано занимал апартаменты в большом особняке на Пласа де Армас.

— Если женюсь, — сказал он, когда они прошли в патио мимо солдат, вытянувшихся по струнке, — приобрету дом за городом, здесь никакой личной жизни не будет.

Забавно было смотреть на Сиприано, когда он оказывался в городе. Когда он шел по улицам, от всего его облика так и веяло гордостью, высокомерной властностью. Но, увидев его черные глаза над тонким носом и маленькой козлиной бородкой, желание смеяться пропадало. От острого, как укол кинжала, взгляда, казалось, ничто не ускользает. Сущий дьявол в миниатюре.

Рамон навестил в городе Карлоту и мальчиков, но встреча оказалась бесполезной. Старший сын просто испытывал неловкость в присутствии отца, младший же, Сиприан, хрупкий и очень умный, смотрел на него с довольно надменной неприязнью.

— Знаешь, что люди поют, папа? — спросил он.

— Мало ли что они поют, это ничего не значит, — ответил Рамон.

— Они поют… — мальчик замялся. Потом пропел чистым детским голоском на мотив «Кукарачи»:

— Нет, я хожу в другом, — сказал Рамон, улыбаясь. — На моем серапе посредине змея и птица, а по краям черные зигзаги и красная бахрома. Лучше приезжай и посмотри сам.

— Нет, папа! Не хочу.

— Почему?

— Не хочу быть замешанным в этой истории. Мы все стали посмешищем.

— А как, думаешь, ты со своей ангельской внешностью выглядишь в этом матросском костюмчике? Лучше бы мы одели тебя как младенца Иисуса.

— Нет, папа! У тебя дурной вкус. Никто так не говорит о моей внешности.

— Тогда придется тебе признать, что ты говоришь неправду. Ты сказал, что никто такого не говорит, между тем я, твой отец, только что, как ты слышал, это сказал.

— Я имею в виду, никто из хороших людей. Порядочных.

— Тогда опять-таки придется тебе признать, что ты назвал отца непорядочным. Несносный ребенок!

Мальчик покраснел, к глазам подступили слезы. Какое-то время они молчали.

— Так вы не желаете ехать в Хамильтепек? — спросил Рамон сыновей.

— Нет! — медленно проговорил старший. — Мне хочется поехать, искупаться и покататься на лодке по озеру. Но… говорят, нельзя.

— Почему?

— Говорят, ты сделался пеоном, одеваешься, как они, — сконфузился мальчик.