Михаил Ландбург - Посланники

Прямая посадка головы.

Плотно сжатые губы.

В глазах, будто кому-то упрёк, будто чему-то одобрение, будто…

С завистью в голосе я произнёс:

- Ты была лейтенантом, а я всего-навсего сержант.

Мама перехватила мой взгляд.

- Пойду к себе и переоденусь, - сухо сказала она.

"Отравлена страхом времён", - подумал я о маме и приблизился к окну.

На балконе сушились вывешенные на верёвках детские пелёнки, по карнизу дома, что напротив, прогуливался погружённый в себя, с опущенной головкой воробей, из соседнего дома доносился женский крик. Это отставной подполковник в очередной раз душил свою жену, вдали сверкал купол католического храма. "Надо же, - подумалось мне о куполе, - какое великолепие во славу неизвестному!"

Я оставил окно и подошёл к книжной полке.

В книжке "Семь месяцев саксофона" прочёл: " Поганая твоя жизнь, когда не знаешь – Зачем и Куда. Человек может работать на почте и может на почте не работать, жить в собственной квартире или снимать комнату, спать со своей женой или с чужой, но, как бы там не было, человеку необходимо знать "Куда и Зачем"…Если человек знает, "Куда и Зачем", то он не дырка сучья, и так просто не забеременеет… "

Люди…

Свободный человек…

Довольный человек…

Где он?

Кто его видел?

Может, ещё появится?

Я подумал о рядовом Ионе и ефрейторе Фиме.

Жизнь…

Как-то спросили раввина:

- Что такое жизнь?

Тот поморщился:

- Разве стоит портить ответом такой прекрасный вопрос?

Жизнь…

Люди…

Вспомнился анекдот: "Секретарь Бога шепнул: "К Вам пришли атеисты". Бог отозвался: "Скажи им, что меня нет".

После того, как я прочёл у Ромена Гари: " Человечеству остаётся только одно: дождаться, чтобы его поимел сам Господь ", я долгое время ходил озадаченный. "Выходит, мне тоже Ему отдаться?" - испугался я. Успокоился лишь тогда, когда обнаружил у Ромена Гари ещё и такое: " Строго между нами, по большому секрету: Господь, Он не мужчина. Но, тс-с-с".

Моя прабабушка до замужества была неверующей, а выйдя замуж, решила: "Есть Бог!"

Люди…

Жизнь…

Мама вернулась из своей комнаты в белом платье, которое она надевала лишь только в торжественные дни.

- Ты здесь, - сказала она снова.

Я взял её руку.

- Мама, позволь спросить…

- Нет!

- Я давно хотел спросить…

- Не-е-ет.

- Почему отец…

- Не-е-е-ет.

- Мне бы понять…

- Не-е-е-е-е-е-е-ет.

Мама раскрыла альбом с семейными фотографиями.

- Это твои прадедушки (род.1916 и 1914).

- Вижу.

- Это твои прабабушки (род. 1915 и 1918).

- Вижу.

- А то, что в их глазах, видишь?

Я покачал головой.

- Люди на фотографии молчат.

- Разве? - удивилась мама.

Я втянул голову в плечи.

- Нет-нет, не видишь, - голос мамы внезапно сел, - ты слишком молод… В те годы …Было то, что было…Невероятно…Люди жили кое-как…Умирали – никак…А души… Душа есть у каждого, только у одних она светлая, а у других – тёмная…А ещё она разной прочности: одних – сильная, а у других – слабая…

Я закрыл глаза –

ракеты из Газы терзали Негев,

небо наполнилось самолётами.

Я открыл глаза.

Мама продолжила:

- Я никогда не могла взять в толк, кто кого обманывает: жизнь – человека, или человек обманывает жизнь. Кажется, ни зверствам людей, ни их страхам конца не будет. Мы сами себя ... Мы сами себе ... Кто, если не мы? И то – мы, и это – мы… Порой человек, будто головка спичек, вдруг вспыхивает, и тогда он обжигает себя, обжигает других…А порой в человеке, будто бы, прорастают клыки, и тогда каждую минуту в нём может пробудиться чудовище. Может! И нет судьи…Библия так и говорит: "Не человек человеку судья…" Иногда я прошу Бога не позволять нам впадать в безумие, не допускать пробуждения в нас чудовища. Когда тебя нет дома, я не нахожу себе места от мысли, что ты, что тебя могут…Эта мысль не отпускает, ноет, будто нарыв. Подбегаю к окну и, если на улице твоего мотоцикла не вижу, то мне начинает казаться, будто в эти минуты где-то у кого-то выступили клыки. Беру в руки библию и по несколько раз подряд перечитываю: "Как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие улавливаются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них"*

У моей мамы, у моего отца, у моей сестры жизнь забрали люди, и тогда их

*Притчи Соломона, 27: 19.

приютило подземелье , которое я, будучи маленькой девочкой, рисовала себе как

отвратительную смесь камней, грязи, гнили, червей. Это позже, позже, позже, узнав, где покоятся мои предки, а ещё и предки их предков, я стала смотреть на ту землю совсем другими глазами. Кажется, во мне навсегда сохранился запах фартука моей мамы. Лотан, ту землю уважай. Надо! В ней…Знаешь, я часто ловлю на себе взгляды ушедших …

- Ты ловишь взгляды оттуда ? - спросил я. - Ты говоришь про…

- Да, про них …Я знаю, что погибшие наблюдают за нами – теми, кто по ним ступаем…

Я содрогнулся. "Кажется, разум разумом не разуметь", - решил я и сказал:

- Это всё из-за обезьян… Если бы человек произошёл не от них, то, может быть…

Мама прищурилась.

- Наверно, - сказала она, - те обезьяны переболели чем-то очень серьёзным, если превратились в людей.

Я виновато улыбнулся.

Мама потребовала:

- Про обезьян забудь!

Я снова склонился над альбомом. Среди фотографий снимок Гитлера, возвращавшегося в Берлин после аннексии Австрии. Жители Вены приветствовали вождя воздетыми кверху руками.

- Зачем ты держишь у себя это ? - спросил я.

- Чтобы помнила я…

- Разве ты не помнишь?

- Чтобы знал ты…

Я перевернул страницу.

Четыре лица –

бабушка и дедушка (те, кто , на самом деле , мои прабабушка и прадедушка), мой (настоящий) отец и моя (настоящая) мама сидят на террасе кафе у моря. На маме большие тёмные очки, на голове отца – модная каскетка. Они загорелые. Им весело. Едят мороженое. Я предположил: "Потом они целовались, после чего на свет появился я."

Я поднял голову.

- Память, - сказала мама, - не скорлупа, которая с картошки запросто снимается.

Я подумал: "Мои прадедушки и прабабушки сделали моих дедушек и бабушек, те в свою очередь – мою маму и моего отца, а они сделали…Странно: все делают это , вроде бы, одинаково, а результат получается разный…"

Мама долго молчала, а потом поднялась с места и, достав с полки какую-то книгу, вслух прочла притчу об Аде и Рае.

"Я покажу тебе, что такое ад", - сказал Бог раввину и повёл его в комнату, где посередине стоял большой круглый стол. Люди, сидящие вокруг стола, умирали с голоду и были в отчаянии. На столе стоял горшок с мясом, да таким вкусным, что у раввина потекли слюнки. У каждого сидящего за столом была ложка с очень длинной ручкой. И хотя ложки прекрасно доставали до горшка, их ручки были настолько длинные, что едоки не могли поднести ложку ко рту и поэтому оставались голодными. "А теперь ты увидишь рай", - сказал Бог, и они пошли в другую комнату. В ней тоже был большой круглый стол и посередине его горшок с мясом. Люди, сидящие вокруг, тоже держали в руках ложки с длинными ручками, но все они были сытые и упитанные, они смеялись и разговаривали. Раввин не мог ничего понять. "Это просто, - сказал Бог. – В этой комнате, как ты можешь заметить, люди научились кормить друг друга"*