Михаил Ландбург - Посланники

Французский премьер-министр Блюм, заглянув в ров, заявил: "Это сделали не немцы, а люди".

Проснулся я с чувством твёрдой готовности исполнить возложенную на меня миссию посланника .

Качнулся мой череп.

Мои челюсти разжались:

" Никто вылепит нас вновь из земли и глины.

Никто станет хранить наш прах.

Никто.

Слава тебе, Никто.

Ради тебя мы хотим цвести.

Тебе навстречу ".*

"Выберись туда , - твердил я себе, - предупреди живых, уговори их не повторять ошибки сломленного ложью и насилием моего поколения. Скажи живым, что преждевременным уходом из жизни мы поплатились за своё бездумье и нерешительность, что до сих пор несём в себе вечное, мучительное чувство стыда. Ты должен им сказать … Ведь в словах по-настоящему свободны лишь мёртвые. Помнишь, Лев Шестов** писал, что " нужно…даже смерть использовать для целей жизни" .

Я собрал то, что от меня осталось, и стал обдумывать различные варианты-способы подъёма наверх .

Сводило мышцы, не слушались кости, но вспомнилась библейская картина усыпанного костями поля и слова Господа Бога: " Я введу дух в вас, и оживёте.

И обложу вас жилами и покрою вас кожею. И введу вас в землю Израилеву. "***

Внезапно наступило мгновенье, когда –

в моём черепе вспыхнул свет озарения,

меня осенила удачная мысль,

я отыскал способ вырваться за отмеренный нам предел.

Прогремев радостными челюстями, выплюнув набившие рот песчинки вместе с несколькими задохнувшимися насекомыми, я воскликнул: "Эврика! К живым в их сны проникну!"

Моя душа возрадовалась.

Напряжение отошло.

И пришло недоумение: "Как мы, мёртвые, в течение десятков лет могли допускать по отношению к живым столь преступное бездействие ?"

*Пауль Целан. "Псалом" Пер. Ольги Седаковой.

* *Псевдоним Лейба Шварцмана.

***Иезекииль. Гл.37: 5,6.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Л ИЯ

Живое чудо…могил.

Борис Пастернак

Ганс Корн замолчал – видимо, решил дать мне время обдумать его слова.

Я обдумала.

Кажется, догадалась.

- Тебя послали изменить мир!- проговорила я.

- Нет, Лия, - глаза Ганса Корна тревожно заметались. - Ни мир, ни человека изменить невозможно.

- Ты послан устраивать над нами суд?

- Думайте, как знаете, но учтите: не мы станем вами, а вы – нами. Это, как говорится, приговор окончательный, и обжалованию не подлежит. Хотите выжить – прислушайтесь к нам. За нами опыт и память…

Я покачала головой.

- Разве память со временем не стирается?

- Наша – никогда! - твёрдо сказал он. - В Университете вас чему учат?

Я сказала чему.

- Этого недостаточно! - отрезал он. - Недостаточно, чтобы выжить…

- Разве не Судьба решает?

Ганс Корн согласно кивнул.

- Конечное решение за Ней, но за вами выбор: сгореть в газовой камере или превратиться в пыль после применения водородной бомбы. Из самой мерзостной войны я и мои друзья пытались улизнуть, думали её перехитрить, но не вышло; Мы не на тот пароход сели… Это потом, оказавшись в яме, мы поняли, что жить надо с оглядкой, а не то…Живут – играя; умирают – взаправду…

- Это то, что ты хотел высказать?

Ганс Корн поморщился.

- "Хотеть" или "не хотеть" – такое в словаре мёртвых нет, точно так, как и нет в нас ни единой капли крови. Только опыт души. Он остался. Он и пронзительный долг – подняться из могил (труп на труп, труп на труп, труп на труп), чтобы предупредить вас, теперешних…

- А если вас слушать не станут?

- Тогда гора из трупов рухнет, похоронив под собою живых.

- Ты пришёл и меня пугаешь, да?

- А как же иначе? Чтобы выжить, необходимо обладать чувством страха. Будьте в вечной тревоге , если думаете выжить. Древние советовали memento mori*.

Ганс Корн прикусил губу и закрыл глаза, как будто опасался сказать что-то лишнее.

Я не сразу обнаружила, что он затягивает меня в мир своих чувств, ощущений и сознания, но и обнаружив, продолжала спокойно слушать. Какой смысл заводить спор с мёртвым?

Его опущенные веки были цвета земли, а из его рта исходил приторный запах.

"Уснул", - подумала я.

"Нет, не уснул, - открыв глаза, проговорил он. - Мёртвые не спят".

Я повела рассказ о волонтёрах из новой Финляндии, которые, сорок шесть лет назад, пытаясь искупить согрешения своих предков, выкупили у Израиля кусок земли, чтобы построить поселение в память о восьми погибших австрийских евреях.

*(лат) Помнить о смерти.

Ганс Корн слушал, не перебивая, но вдруг черты на его лице ожесточились.

- Яд ха-Шмона…- сухо заговорил он. - Раскаянье…Искупление грехов… Как трогательно! Фигу! Не искупить! Ничто так не запаздывает, как раскаянье, и ничто, как раскаянье, так лишено смысла. Нам, погубленной восьмёрке австрийских евреев, этот спектакль ни к чему. Яд ха-Шмона – это не более, чем театральная декорация, бред, замечательная чушь! Мы доверились тем финнам, а они обошлись с нами крайне гнусно… Новые финны сострадают нам? Фуфло это! Их состраданье вызывает лишь чувство опасения…Новые финны…Прежние финны…Что было, то и будет…В новом мире зарождается новая муть, и дай ей только возможность, как она так же, как и тогдашняя, вновь вырвется наружу...Распоряжаться миром люди никогда не умели. История людей… Мир всё такой же несправедливый и жестокий. К живым я послан быть не судьёй, а с призывом –

помнитьо миллионах вырезанных турками армянах, загнанных в газовые камеры евреях, русских, которых гноили, как рабов, в трудовых лагерях, сожжённых напалмом вьетнамцах, забитых мотыгами камбоджийцах, из черепов которых воздвигались пирамиды,

беречь разум,ибо "может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих?"*

прислушатьсяк содроганиям земли,

Мои современники старались не задумываться над тем, что в водах океана речную рыбу не ищут. Слепота, глухота и ленивое мышление загнали нас в капкан уже довойны , доБиркенау. До всего того…До всего того…До всего того…Когда меня повели к яме, мне было двадцать четыре года. Было страшно

жить, и не менее жутко умирать. По дороге Цибильски мне шепнул: "Расстрел –

всё же не то, что вешанье". В то мгновенье мне вспомнился Поль Валери: "Если хочешь жить, ты так же хочешь умереть; или же ты не понимаешь, что такое жизнь".

На меня направили стволы винтовок.

Погасло солнце.

Меня погрузили во тьму.

Во впадинах глаз Ганса Корна задержался пучок зеленоватого отблеска, а губы охватила судорога. Я опустила голову – только бы мертвец на меня не дышал.

Послышалось непристойное слово.

Я спрятала лицо в ладонях.