Александр Изотчин - День учителя

Он наконец замолчал. Мирошкин уже, кажется, был не в состоянии спорить, разговор ему хотелось поскорее свернуть или хотя бы прервать, чтобы удалиться в туалет. Кроме того, услышанное требовало осмысления. И все-таки соглашаться Андрей Иванович не собирался:

— Не знаю, Саня, что и сказать? Чего-то ты меня не убедил. И этот Сталин-2… История, конечно, повторяется как фарс, но все-таки… Ты, кстати, мне о Смуте напомнил, и я тебе хочу сказать, что твои рассуждения о неизвестном человеке, который спасет Россию, мне напомнили веру в доброго царя у крестьян России в семнадцатом-восемнадцатом веках. Народ имел некий абстрактный идеал правителя и ассоциировал его с умершими — возможными претендентами на престол. Получалось, действующий монарх — плохой, а претендент — хороший. Борис Годунов — плохой, а царевич Дмитрий — хороший и жаль, что он не может править, царь Алексей Михайлович — плохой, а его безвременно скончавшийся сын Алексей — хороший, Петр Первый плохой, а убитый им сын Алексей Петрович — хороший, Екатерина Вторая — плохая, а Петр Третий — хороший. И роль этих, так сказать, «хороших» выполняли многочисленные самозванцы, которыми наводнены те два века. Своеобразный массовый психоз. Так вот, твои грезы о неком представителе правящей элиты, который «хороший» и ждет своего часа, чтобы спасти Россию, — извини, из той же оперы. Наивно это. И с чего этому твоему «серому человеку» выступать радетелем за Россию, восстанавливать промышленность, если он из той же тусовки?

— Я знаю, о чем ты говоришь, — читал монографию Чистова о народных утопиях в России. Кстати, если помнишь, ожидания такого «сказочного принца» продолжались и в девятнадцатом веке вплоть до отмены крепостного права. И мне представляется, что кое-какие рецидивы подобного, как ты говоришь, «психоза» имеют место и в наши дни. Вспомнить хотя бы Ельцина. Есть плохой ЦК, погрязший в коррупции и привилегиях, а есть хороший Борис Николаевич, который готов и порядок навести, и в обычную поликлинику ходит, и на автобусе на работу ездит. Получили в итоге самозванца. Что же касается моих, как ты выразился, «грез»… Есть исторический опыт двадцатого века, и то, о чем я говорю, — явление несколько другого порядка. Так что посмотрим. Тем более осталось немного — умрет Ельцин, и все станет ясно.

— Ну что же — подождем.

Они замолчали, пришла пора расходиться. «Ладно, Андрюх, давай, — Куприянов встал со своего места. — Пойду. Материалы я все необходимые посмотрел, теперь надо будет текст до ума доводить. Не скоро увидимся». Девица в черном платье встала из-за стола одновременно с Куприяновым и направилась к выходу. Андрей Иванович пожал однокурснику руку. Оба улыбнулись. Куприянов не сомневался, что Махмурян донесла до Мирошкина информацию о том, что их бывший староста «уходит в лес», а Мирошкин понимал — у Куприянова нет иллюзий насчет умения Хмури держать язык за зубами. «Наверное, в последний раз видимся вообще», — без тени грусти подумал Андрей Иванович.

— Ах, да, — Куприянов коснулся рукой лба, — чуть было не забыл. А тебе привет от Ларисы Плотниковой.

— От Ларисы Плотниковой? А кто это?

— Плотниковой она совсем недавно стала, после замужества. Раньше она была Вязинина. Не помнишь?! Лариса Вязинина! Вот странно! А она говорит, что тебя хорошо знает. Я бы такую женщину не забыл. Она часто ездила в «Историчку» — красивая такая блондинка, сразу в глаза бросалась в читальном зале. Она с моей женой училась на одном курсе, только моя не часто здесь появлялась — ей хватало университетской библиотеки. А Лариса, наоборот, любила «Историчку». Мы тут недавно попали в одну компанию. Она была вместе с мужем. Вспоминали, оказалось, ты с ней знаком был. Ну, не помнишь — не напрягайся. Может быть, я что-то перепутал и она вовсе не тебя имела в виду. Хотя она ясно сказала: «Андрей, из МПГУ» и описала тебя. Ну, все, я пошел.

Из буфета они вышли вместе. Куприянов еще раз пожал Мирошкину руку и направился в гардероб. Едва он повернулся спиной, Мирошкин, с каждой секундой слегка ускоряя шаг, направился в направлении уборной. Закрывшись в кабинке, Андрей Иванович какое-то время сотрясал воздух, а затем, когда состояние нормализовалось, задумался. «У Сани явно крыша едет, — Мирошкин покачал головой. — М-да-а! Сколько всего наворотил. Второй Сталин, экология, индустриализация, БАМ… Впрочем, неудивительно, у него всегда в башке было полно мути. Как его только в разведку взяли? Впрочем, по блату все можно. А Сыроежкина аборт сделала — вот как! От скудости жизни, или от нелюбимого мужа не захотела второго рожать? И в конце я что-то не понял, кто это такая — Лариса Вязинина?» И тут вдруг до него дошло: «Да ведь это Лариса!» Андрей Иванович — к этому моменту он уже покинул кабинку — даже выпрямился (в последнее время Мирошкин начал сутулиться), по телу пронеслась неприятная нервная дрожь, спина мгновенно вспотела. Он ведь не знал ее фамилии! «Лариса! Как я сразу не сообразил! Это она! Значит, замуж вышла. Ну, что ж — все правильно. Не оставаться же ей в девках… А все-таки как нелепо тогда вышло…»

Несмотря на редкость встреч и скудные сексуальные радости, которыми одаривала молодого человека Настя Костюк до своего отъезда в Подмосковье, Андрей, проводив ее на дачу, в целом остался доволен тем, как развивались их отношения. Не смущала его и неуверенность в чувствах девушки. «У нас было слишком мало времени. Она каждый день училась, сейчас из Москвы уехала. Вот вернется, тогда… Тогда все будет совсем хорошо», — так он размышлял, расхаживая по подвалу в ночь после прощания с Настей. Его даже не беспокоило чувство голода — а ведь сразу после посещения квартиры Костюк он помчался на «Шаболовскую» и ничего не купил поесть на время дежурства. В понедельник Мирошкин уже сидел в библиотеке в компании с Куприяновым. На повестке дня у Андрея стояла историография любимой Смуты, и с этим вопросом справиться было несложно — его тема. Потом оставались еще «крестьянские восстания», «развитие капитализма в России» и «проблема абсолютизма» — много для двух недель. Андрею хотелось сделать все именно за эти две недели, чтобы полностью освободиться к возвращению Насти. Был август месяц, по улицам по-прежнему ходили красивые девушки, но Мирошкину не приходило в голову возобновить «сезон». Как же можно так обмануть ожидания Настеньки?! А раньше его подобные сантименты не смущали. Всего за два года до этого он при таких же обстоятельствах довольно-таки цинично «задвинул» Риту Сергееву… Ну, ту, косую, из «Мориса Терезы». А ведь виделись они чаще, да и сексом она с ним занималась с большим интересом. Но то Рита, а это Настенька — тепличное существо, девушка-восторг. И забыл он Риту сразу, а вот Настю вспоминал с неизменным удовольствием, мысленно пробегая глазами по ее изящному телу. Он даже пакетик с волосами девушки, изрядно распухший со дня знакомства от неизменно пополняемого содержимого, носил теперь в нагрудном кармане… Было, правда, еще одно обстоятельство, стимулировавшее верность Мирошкина, хотя о нем ему думать было стыдно, но — думалось. Ему очень нравилось, что Настя была дочерью генерала, со всеми вытекающими для ее будущего мужа последствиями. Что это за последствия, Андрей не детализировал, но не сомневался, что они будут недурными. А между тем жизнь подбрасывала ему искушения. Правда, с первым из них — явлением в библиотеку Ирины Завьяловой — он справился легко.