Шамиль Идиатуллин - Бывшая Ленина

– Ну, колпак, контроль. Вычислят, начнут внедряться в каналы, группы и офлайн, будут создавать свои группы от нашего имени, раскручивать народ на неосторожные заявления и действия, подводить под статью – как всегда, короче. А могут и натуральное гестапо устроить, без изысков. На меня растрату при закупке принтера повесят, у тебя траву найдут, у Артема – контрабандное шпионское оборудование, Тимофей вон готовый скинхед.

– Да ладно, – сказал Артем зло. – Как повесят, так и снимут.

Иван легко согласился:

– Конечно. Снимут, даже извинятся, из камер выпустят. Через полгода, с отбитыми почками и задницей в клочья.

Тимофей с Артемом невесело усмехнулись, Машка проворчала издали:

– Не сгущай. Ща все как дернут отсюда врассыпную.

– Только за тобой, – огрызнулась Полинка.

– Для понимания: у федеральной прессы и тем более ТВ официальный блок на любые темы про мусор, – сказал Тимофей. – В феврале дали пар выпустить, всё, дальше даже в телеграм пускать не велено. Проблема дичайше, например, решена созданием федерального мусорного оператора, точка.

– Да ладно, – протянул Артем.

– Говорю. Лично такую установку получал зимой еще. Ноу тема, пока оператор не будет создан и не блеснет. Тогда, конечно, из всех утюгов начнут трубить, ва-ва-ва, эпик вин. Ну или пока где-то не коллапснет опять.

– А если коллапснет, то все равно будут про Подмосковье и Челябинск говорить, а не про нас: мы мелкие, про нас неинтересно, – добавил Иван.

Все покивали.

– Но какой-то особый вариант для нас попасть в федеральную ленту есть? – неожиданно спросила Елена Игоревна.

Тимофей кивнул, допил кофе и сказал:

– Есть. ЧП. Выброс какой или что. Если массовый выпил случится, тем более с трупаками, блок анрил держать.

– Не дай бог, – сказала Елена Игоревна и задумалась.

– А без этого? – спросила Полинка.

– А без этого никак. Про архангельские захоронения, челябинский коллапс, башкирский дымоган никто ничего, хотя там жесть была. В Армянске тоже молчали, пока дети не посыпались.

– А в Москве детей в садиках травили – ничего, замолчали на отличненько, – неожиданно вставил Артем.

– Ну, там немножко другая ситуация была, с неприкосновенными мужчинами, – отметил Иван. – А у нас неприкосновенные соскочили, так что можно побарахтаться.

– Сидим, спокойно рассуждаем, как детей убивают, – тихо сказала Елена Игоревна. – Позволяем умирать, потому что немножко другая ситуация, барахтаться нельзя. Тем более дети не наши. Не лучше наших и, наверное, не хуже, – ну, просто дети, мало ли их по всему миру мрет.

– Лен, кофе, может? – спросил Иван, которому стало так же неловко, как всем, и не только оттого, что Елена Игоревна говорила как-то в нос, плаксиво, хотя и не плакала.

Она как будто не услышала:

– Раньше в Африке помирали – жалко, но что мы сделаем. Потом в Чечне – но это Чечня, что мы сделаем. Потом где-то на других окраинах, теперь где-то у нас, но хотя бы не рядом. Следующий этап: рядом, а потом – прямо здесь, а потом – прямо у нас. А что мы сделаем?

– Ну пытаемся же как раз, – сказала Полинка.

И опять Елена Игоревна будто не услышала:

– Если мы наших убивать разрешаем, то мы просто твари. Если чужих, или тех, что похуже наших, или тех, что получше, – мы, ну, фашисты, что ли. А так мы… Никто. Что есть мы, что нету. Просто пустое место, которое позволяет убивать детей.

Она замолчала, глядя в зашторенное окно.

– Мы пытаемся, – повторила Полинка.

– Пожалуйста, – сказала Елена Игоревна. – Хоть вы попытайтесь.

– Зачем? – вдруг громко спросила Машка.

Все обернулись на нее. Машка дико смутилась, показала, что говорит по телефону, снова поднесла его к уху и продолжила свистящим шепотом:

– Слушай, ну я же говорила, не надо! Мало ли что ты хочешь! Блин, ладно. Сейчас спущусь.

Она подошла к шкафу, быстро, ни на кого не глядя, упаковалась в уличное и вышла.

Иван хмыкнул, еще раз перебрал бумаги и сказал:

– На самом деле все пока удачно: подвоз мусора стопанули, теперь надо искать решальщика по свалке и готовить город к текущей сортировке. Там народ уже с институтами списался и с «Гринписом», если найдется нормальный вариант, можно будет его мэрии подкинуть, пока безвластие и нормальные люди. Может, и выборов ждать не придется.

Народ зашумел и замолчал, когда Елена Игоревна сказала:

– Если решаем эту проблему до выборов, то дарим их сопернику.

Иван удивился:

– Так что в этом плохого? В смысле, не в дарении сопернику, а в том, что проблему решим. Чем раньше, тем лучше, пока дохнуть не начали.

– Плохого то, что новый глава новую пакость придумает, и все сначала.

– Какой ужас, – сказал Иван и пошел одеваться. – Народ, простите, но я все-таки к Минееву сбегаю, ну я рассказывал, инженер, дедушка такой. Он замеры Артема посчитал и изучил, расскажет, что такое «Новжизнь» как математическая модель, можно ли ее минусовать, как говорится, и так далее. Вечером расскажу.

Все закивали. Артем, задумчиво глядя на закрывшуюся дверь, сказал:

– Наука на службе человечества. А вы говорите «все сначала», Елена Игоревна. Убрать свалку, забыть и дальше жить счастливо. Вот и вся программа.

– Ну, Артем, это немножко из области: случилось у меня ДТП, я пошел и все машины в городе сжег, а сам сел в машину и поехал.

– Концепт мечты, – отметил Тимофей.

– Если бы. Поехал ты до следующего ДТП. Аварии неизбежны, потому что все города строились без расчета на такое количество машин. И тем более без расчета на такое количество мусора, который сейчас производится. Мусор и нам, и Сарасовску вывозить надо? Надо. А куда? Только сюда. Все быстрее и быстрее. Вы по молодости и не помните, но даже в моем детстве пакетов было в миллионы раз меньше, их мыли, сушили и снова с ними в магазин шли.

– Бабушка до сих пор моет и складывает, – сказала Полинка.

– Я тоже, – сказала Елена Игоревна и усмехнулась, заметив, видимо, что Полинка, свинья, понимающе кивнула. – Бутылки тогда все, для пива, водки и лимонада, были стеклянными, их обратно принимали, за неплохие деньги, между прочим, а жестяных банок почти не было. И фасовки каждого отдельного товара не было, конечно. Одно дело – кило конфет в кульке из оберточной бумаги, чистая целлюлоза, разлагается за полгода, другое – то же кило в десятке целлофановых пакетов, которые разлагаются семьсот лет, и каждый продукт разложения – яд.

– Так это со всем так, – неожиданно сказали от двери. – Мебель была из досок и фанеры, сейчас из ДСП, это клей, формальдегиды, красители. Про одежду уж молчу.

Говорил среднего роста крепкий парень в плотной неброской одежде, стоявший рядом с Машкой, которая гневно что-то шипела ему в сторону уха. Парень широко улыбнулся и зашептал ей в ответ. Машка недовольно сказала: