Марк Берколайко - Фарватер

Гость (внезапно вскакивая – и никаких признаков недавнего сна). Петька, неужели ты думаешь, что я мог бы с ней… зная, что еще прошлой ночью она была с тобой?!

Хозяин.Не думаю. Больше того, уверен, что вообще не смог бы.

Гость.Намекаешь?! Да, у меня проблемы с простатой!

Хозяин.Гордишься этим? Эка невидаль – проблемы. А у меня тоже… с позвоночником.

Гость.Но у меня оттого, что простата слишком редко работала. А у тебя оттого, что хребет слишком часто изгибался.

Елена.Да перестаньте же сражаться, господи! Это безумие какое-то!

Ее никто не слушает.

Хозяин.Опять куснуть пытаешься?! Ладно, сам напросился… Лена, сейчас будет самое интересное.

Елена.Я не хочу больше ничего слушать.

Хозяин.Послушай, не пожалеешь! Ты ведь, кажется, выходя за меня, оставила в глубине души светлую сказочку под названием «Ах, Алексей!»?

Елена.Не надо, Петр, все это уже не имеет никакого значения.

Хозяин.Расклад был ясен. Я, влюбившись, цинично купил объект любви. Но чем же товар лучше покупателя? Конечно, у него есть… фу ты, чуть было не сказал: идеалы… Нет, у него есть светлая сказочка «Ах, Алексей!».

Елена.Петр, говори что хочешь. Растопчи совсем. Только объясни, наконец, за что ты меня ненавидишь?

Хозяин (Гостю). Итак, Жигульский, делая заявление, что ты хотел убить его, лгал?

Гость.Да.

Хозяин.А то, что ты каждое утро приветствовал его: «Доброе утро, дятел! Начинай стучать, я уже проснулся!» – это он тоже лгал?

Гость.Нет.

Хозяин.А как именно ты это говорил?

Гость.Я вставал на стул. И говорил в вентиляционную решетку.

Хозяин.Вот мы и добрались до вентиляционной решетки. В комнате Жигульского она тоже была? На том же месте?

Гость.Да, такая идиотская планировка…

Хозяин (перебивает). О планировке потом. В своем поминальном тосте ты сказал, что законопатил все щели. А вентиляционную решетку?

Гость.Нет.

Хозяин.Понятно. Она нужна была: ты ведь рассчитывал, что, сжигая свои творения, выкуришь его на улицу? Поскольку у него астма, он не вынесет дыма, который проникнет к нему именно через решетку.

Гость.Да. И он ушел.

Хозяин.Что ты не преминул отметить в своем поминальном тосте. А краник на баллоне ты открыл сразу после того, как ушел Жигульский?

Гость.Да.

Хозяин.Но в записи тоста нет ничего подтверждающего его уход:ни звука шагов в коридоре, ни стука входной двери – ничего! Так почему бы не допустить, что по той же причине в записи нет и ничего подтверждающего его возвращение?Дождавшись которого, послекоторого – а не до! – ты и открыл краник?! Почему не предположить, что поминальный тост – это попытка состряпать алиби?

Елена.Глупости! Глупости, глупости! Даже если Лешка захотел убить Жигульского, зачем ему алиби?! Он же и сам хотел умереть!!

Хозяин.Ты в это все еще веришь?! Да ничего подобного он не хотел! Одного баллона газа, может, и хватило бы на его клетушку, но на клетушку и большую комнату соседа – явно нет. Только если вспомнить, что соседу 75, что у него астма и никудышное сердце, то все сойдется: убийство, замаскированное под попытку самоубийства!

Гость.Я рассчитывал, что одного баллона хватит… Я, как очнулся, сразу понял, что ошибся… Помнишь, ты сам сказал, что одного баллона оказалось мало? Помнишь? Еще потом пошутил, что, может, и газ оказался некачественным. Помнишь?!

Хозяин.Помню. Ну и что?

Гость.Я хотел всерьез… Честное слово… Да, я мечтал прихватить с собой на тот свет Жигульского. Увести с собой тварь, вечного доносчика… Загадал: если он никуда не уйдет, значит, я – божье орудие… Но все же, когда за ним захлопнулась дверь, – я обрадовался… хотя это для нашей страны было бы так символично – в соседних комнатах два трупа: стукача и наблюдаемого. Я виновен, я желал его смерти, но не играл в самоубийство!! Я хотел умереть!!

Хозяин.Елена, дай ему воды! (Елена бросается к дивану.) Алексей, успокойся!

Гость.Я проклят!

Елена.Мы все прокляты, все прокляты!!

Хозяин.С ума вы, что ли, посходили? Прекратите! (На их крики прибегает испуганная Таня.) Прекратите немедленно!! Вы напугали девочку, у нее будет припадок!! (Гость и Елена затихают.) Таня, не пугайся, ничего страшного не происходит. Мы просто немного поспорили, вспомнили старое, а в нем всякое бывало, понимаешь? Останься, повозись со своей каруселью. Криков больше не будет, обещаю, мы просто еще чуть-чуть поговорим.

Лешка, я преувеличил. Такую версию никто, кроме меня, выстроить не сумеет. Только ни в коем случае не признавайся в умысле. У следователей дел сейчас выше головы, им не до Жигульского. Быстренько подведут под 109-ю, под условный срок. Только не признавайся в умысле, понял? Нам сказал, тяжесть с души снял – и ладно. Я верю, что ты хотел умереть, Елена тоже верит. Задумал убить Жигульского, что ж, это можно понять. Отчего бы не убить стукача… даже если у него астма и он мечтал о Чистых прудах как о своей светлой сказочке… У каждого ведь своя светлая сказочка, верно? И многие ради нее на все готовы, верно? Успокоился? Молодец! Тогда самое время вспомнить нашу последнюю встречу.

Гость.Сейчас??!

Хозяин.Да, сейчас. Один раз надо договорить до конца. Ну!

Гость.Мне трудно… Ну, хорошо, хорошо, я тебя понимаю… (Собравшись с силами.) Вы справляли свадьбу и новоселье. Во второй раз. Как ты нам объявил: для друзей. Можно было подумать, что в первый раз вы справляли все это для врагов… А Ленка выглядела очень эффектно… В голубом платье… Но это неважно. Самое главное произошло часа через три.

Хозяин.Правильно, переходи к главному. И вдохновись, вдохновись! Голос звонче!

Гость (голос и в самом деле крепнет). Я прочел стихи…

Елена.Сказал, что это твои последние стихи о любви, подарок нам на свадьбу, что дальше ты будешь писать совсем о другом. И прочитал эпиграф из Мандельштама: «Я изучил науку расставанья / В простоволосых жалобах ночных…» Потом помолчал и завопил: «Прощай!»… Я сначала не поняла, что это начало стихотворения, решила, что собрался уходить…

Гость. «Прощай!» – и сгинул мостик слов… И я познал науку расставанья в дремотно-душных залах ожиданья, в разноголосье свадебных столов. Твердя, что повторенье – мать ученья, я изучал азы долготерпенья… лукавый вальс вальпургиевых грез мне зря сулил забвенье и утеху – я вспоминал – и вспоминало эхо мой тщетный зов, отчаянный, как «SOS». В той школе никогда не правил разум, там ничего не отсекалось разом, по свежим ранам шел тяжелый плуг… Там дни неслись в бесовском хороводе, и долгий дождь, шепча, что все проходит, вставал стеной спасительных разлук.