Владимир Цимбалистов - Кодекс имиджмейкера

Разбудили его чьи-то дикие вопли. Приходя в себя, Профатилов слышал, как кричал Заур.

– Убью, сука!

– А-а-а-а-я-я!

– У-у-у-у!

Ничего не понимая спросонья, Михаил Иосифович приподнялся на локте и поглядел по сторонам. В сторонке переминался Толик, тихо подвывая и прося:

– А-а-а-а-я-я! Ребята не надо! Может, не надо, ребята? А?

Заур и его зам капитан месили руками и ногами Звонарева. Тот извивался на земле почему-то нагой. Вид его был ужасен. Эмчеэсники вываляли его в лиманной грязи и жутко избили. Кровь, сопли, грязь и слезы смешались на лице. У него затек глаз. Свернутый на сторону нос был явно сломан.

Профатилов вскочил на ноги и прыжком сбил с ног заурова зама. Самого майора схватил за руку и крутанув молотом метнул в камыши.

– Прекратить! – заорал Профатилов. – Остановитесь немедленно!

Капитан, не обращая внимания на Михаила, принялся пинать Звонарева.

Тогда Профатилов с разворота засадил ногой кэпу в солнечное сплетение. Тот, ойкнув, рухнул рядом со Званаревым. Из камышей отряхивая грязь выбрался майор.

Михаил Иосифович обрушился на него:

– Да вы что, охренели? Допились до белой горячки?

– Слышишь, советник, заткнись! А то я и тебе вломлю.

– Да что здесь происходит, Заур?

– Пидоров поймали.

– Каких пидоров?

– Звонарева с Камчатским.

– Ты представляешь, Миша, выхожу я на мостки, а они голые, по колено в воде стоят, взасос целуются, одной рукой друг друга крепко обняли, а другой хрены друг другу бодрят! Тьфу!

– Миша, я только и успел схватить этого пидора Звонарева за волосы и на берег выволочь. Пол чуприны в руках осталось.

– А где Камчатский? – Профатилов огляделся по сторонам. У стола лежали Звонарев с капитаном. Рядом Толик, как горнист, запрокинув голову и поднеся горлышко к дрожащим губам, вливал в себя водку из бутылки. Пал Палыча нигде не было видно.

– Где он? Живой?

Домой собирались быстро и молча. Говорить не хотелось. Хмеля как и не было. Хотелось скорее под душ. Заур поливал сбитые в кровь костяшки кулаков кураторской текилой.

Толик наконец опьянел и сидел с глупой улыбкой на лице, тупо глядя в одну точку. Капитану Михаил похоже что-то сломал. Тот хоть и отдышался после удара, но с каждым вдохом-выдохом кривил губы и ощупывал ребра. На Звонарева старались не смотреть. Пока он обмывался на берегу да одевался, Профатилов скомандовал:

– Значит так, о случившемся всем молчать. Понятно?

Народ, опустив глаза, безмолвствовал. Профатилов повторил вопрос, повысив голос:

– Понятно, я спрашиваю, или нет?

Разноголосо ответили, что понятно.

Пал Палыч Камчатский подождал немного, пока не осядет пыль, поднятая внедорожниками, и не затихнет в камышовом тоннеле удаляющийся звук моторов. Осторожно выбрался на земную твердь из топких, вонючих зарослей, где болотной жабой просидел последние часы, и прошёл к месту недавней стоянки. Вещи лежали на берегу, где он со Звонарёвым оставил их, разметав в порыве страсти. Куратор смыл с себя лиманную грязь, подсохшую в некоторых местах мерзкой шелушащейся корочкой. Оделся. И пешком отправился в неблизкий путь домой, горестно подводя итог командировке: «Несчастная страна, где человек не может распорядиться своей жопой».

Рассказ Заура о шалостях присланного куратора и собственного зама потряс Кутового. Он даже не выслушал рассказ майора до конца, встал из-за стола и вышел.

– А мне что делать, Иван Иванович? – спросил вдогонку эмчеэсник.

– Молчать в тряпочку! – буркнул мэр и хлопнул дверью.

Злость разбирала Кутового. Он злился на Камчатского, на Звонарева, на весь «голубой мир». А еще злился на себя за то, что не разглядел в Звонареве этой особенной любви.

«Рано или поздно всем все станет известно. Заур растрындит или другой кто. Это уже не важно – что знают двое, знает и последняя свинья! Вот уж тогда меня изваляют в дерьме – можно не сомневаться. Скажут, что Кутовой голубятню развел. Надо будет Серегу после выборов сплавить из мэрии. А лучше из города. Откуда это в нем? У него и жена, и дети есть. Похоже, он латентный голубок всегда был. Помню, как он нет-нет, да и касался меня. А может, я все себе придумываю? Надо развеяться».

Мэр вспомнил мягкие, чуть влажные руки Звонарева, которые он пожимал тысячи раз, и его передернуло от отвращения:

– Тьфу!

Кутовой не любил сумерек. Вроде еще не ночь, а видно плохо. Особенно, когда сидишь за рулем. Лет двадцать назад он обожал гонять по ночам. Иногда даже хулиганил на пустой трассе – мчал без света. Накачивал себя адреналином. Теперь нет, зрение не то. А еще эти понтовые тонированные стекла, через которые не видно ничего, пока фары не зажжешь. Вот и сейчас, спускаясь с горы по проселочной дороге, он откровенно зеванул, болтая с Ковальчук, и не заметил «жигуленка», идущего на подъем. Все случилось в одно мгновение. От неожиданности Иван Иванович ударил по тормозам, дернул рулем. Затрещала абээска, но по щебенке машину понесло, как по льду. Тяжелый внедорожник со всего маху ударил легковушку и, развернувшись в обратном направлении, повис задним колесом на краю обрыва, осыпая землю и камни вниз, на макушки сосен. Со всех сторон хлестнули сработавшие подушки безопасности.

– Лена, ты жива? – спросил первым делом Кутовой.

– Жива-жива, Ваня. Ты как?

– Да, вроде, жив.

– Что это было?

– Мы с кем-то «поцеловались». Не выходи из машины, чтобы тебя никто не видел. Я сейчас во всем разберусь.

Иван Иванович попытался разглядеть что-либо в зеркала, но разве через тонировку что увидишь?

Он выбрался из машины и направился к «жигулям». Старую «четверку» страшным ударом отбросило на несколько метров назад. Капот и радиатор всмятку. Над ними в лобовом стекле в сетке мелких трещин два страшных бугорка, выдавленных черепами водителя и пассажира.

Кутовой заглянул в салон. Разбитые головы на сломанных шеях неестественно запрокинулись назад, словно пытались рассмотреть залитыми кровью глазами что-то на потолке. Из под машины вытекал темный маслянистый ручей. В салоне динамики рвал тежелый рочара. Все. Приехали.

Первой мыслью: «Надо срочно кому-то позвонить. Стоп. Кому? В «скорую» – поздно. Медицинская помощь здесь уже не нужна. В ментуру звонить – рано».