Владимир Цимбалистов - Кодекс имиджмейкера

– Мне нужна женщина. Прямо сейчас.

– У-у-у, батенька, да у вас спермотоксикоз, отягощенный алкоголизмом, – съязвила Маня.

– Женщину хочу.

Вмешалась Шаромыгина:

– Витя, ну какая тебе, к черту, женщина сейчас? Ты еле на ногах стоишь. Любовник из тебя – никакой. Ты даже вздрочнуть не сможешь. Проспись для начала.

И уже обращаясь к Профатилову, попросила:

– Позвольте, Михаил Иосифович, я его в чувство приведу? Я знаю, как с запойными обращаться.

Она легко подхватила худенького Борисенко и вместе с охранным Вовиком уволокла почти бесчувственное тельце Виктора Александровича к себе, в однокомнатную норку.

– Да, рабой любви может быть только свободная женщина, – процитировала Маня, когда за ними закрылась дверь.

– Что ты сказала, дорогая? – переспросил Профатилов.

На дело пошли вдвоем с охранным Вовиком. Решено было, не откладывая в долгий ящик, сегодня же шарахнуть по избирательному штабу Сафонова молнией из дареной коробочки. Сказано – сделано! Вовик подыскал убогий «запор», принайтовал к багажнику тяпку и какою-то коробку, вложил туда подарочек Владимира Петровича и подогнал нашего троянского коня под окна вражеского штаба. Сами нападающие устроились у окна в кафе напротив. Заказали по чашке капучино.

– Ну, с Богом! – и Профатилов нажал заветную кнопку.

И… ничего не произошло. Снова блымнул, как тогда у моря, свет в кафе, но не погас. Магнитофон не замолк. В доме напротив – ни малейшего движения.

– Может, не ту кнопку нажал, Иосифович? – предположил Вовик.

– Да как же – не ту? Ту.

Профатилов снова и снова нажимал на заветную кнопку, но теперь уже и свет не моргал.

– Пустая затея, – подытожил Вовик. – Не работает машина – электричество кончилось.

И тут из дома напротив повалил народ. Высыпала на улицу охрана сафоновского офиса и его штабисты. Забегали вокруг здания, заглядывая в автомобили и останавливая прохожих с сумками и чемоданами. Двоих упирающихся поволокли в парадное подъезда. Дважды пробежали мимо «запора», не обращая на авто никакого внимания – с дурацкой тяпкой на крыше он сделался невидимкой.

– О-о! – потер руки Профатилов. – Судя по суете, машинка все-таки работает.

– Интересно, что мы им там наворотили, Иосифович? Давай отсюда линять, пока за нами не пришли?

– Идем, Вовик.

Они поднялись из-за столика, но не успели выйти на улицу, как случилось нечто странное. Разрывая ушные перепонки, с грохотом с небес сорвалась столбообразная иссине-белая молния и ударила в «запор». Автомобиль разорвало в клочья.

Профатилов подхватил подельника под локоть.

– Валим черным ходом, через кухню!

На ступеньках Вовик побледнел.

– Ты видел, Иосифович? Что это было?

Профатилов пожал плечами.

– А если бы мы сидели внутри?

– Был бы, Вовик, шашлык…

Ближе к концу избирательной кампании, когда основные соперники определись, а случайные выдвиженцы отходят от борьбы, в штабах кандидатов наступает пора невменяйки. Так высоко психоэмоциональное напряжение и велика усталость от пройденного с кандидатом пути, и так близка заветная цель, что кажется, протяни руку, и дотянешься до желанной победы. И не хватает выдержки у близких к кандидату людей работать день за днем по скучному плану избирательной кампании, утюжить территории, агитировать горожан. Хочется помочь любимому, дорогому человеку чем угодно – да хоть сотворить для него чудо! Тогда в штабах появляются свечи, знахари, иконы и священники. От кандидата пахнет ладаном. Он то пьет святую воду, то ест не менее святую землю. А утренние планерки заменяют совместные молитвы и песнопения.

Вслед за знахарями идут залетные команды, срывающие на последних неделях свой куш. Ловкачи-мейкеры говорят вконец издерганному кандидату, что, мол, кампания у вас идет неплохо, но вот для достижения положительного результата не мешало бы и нам навалиться. А кто же из кандидатов откажется от положительного результата? Чаще всего «дикие» команды предлагают что-то пустое. Предложите им конкретный фронт работы, например, организацию пикетирования, распространение листовок по почтовым ящикам или что-нибудь еще, имеющее конкретную цель и результат, и вы увидите, как они сделают все от них зависящее, чтобы уйти от осязаемого дела в тень идиотских проектов.

Такие живчики легко могут предложить:

– Что там ваши агитки? Кому они нужны? Ими весь город завалили. Надо мыслить нешаблонно. Давайте обработаем штабы конкурентов фекалиями. Очень недорого и очень эффективно. Вот наши расценки. Представляете, приходит утром кандидат в штаб, а там навалено по самое колено. Можем окропить и самого, и членов команды. Все будут, как один, с запашком. Им после этого не до выборов будет.

Докатился невротический спазм и до Кутового.

Елена Владимировна Ковальчук забросила работу в штабе и зачастила в церковь. Молилась за любимого горячо и истово. Уговорила Ивана Ивановича, убежденного атеиста и бывшего первого городского комсомольца, креститься на старости лет. Кутовой на шестом десятке впервые заискивающе вглядывался в суровые лики святых и неумело складывал пальцы щепотью, осеняя себя крестным знамением:

Мать Кутового, Вера Ивановна, несмотря на восьмой десяток лет, оставалась энергичной и бодрой. Вела дом и хозяйство, состоявшее из десяти курочек, петушка, пса Черныша и кошки Нюськи. На участке за домом вольно разросся малинник и плодоносил щедро. Ягоды Вера Ивановна каждое лето таскала ведрами на базар, в тайне от сына. Она ни в чем не нуждалась, жила – как сыр в масле каталась. Торговала не ради денег, а ради общения.

На благую весть о воцерковлении сына она отреагировала странно – кинулась что-то искать, суетливо забегала по дому, открывая бесконечные ящички и вытаскивая на свет коробочки. Маленькой сухонькой лапкой мелко крестилась:

– Господь с тобой, Ванечка, Господь с тобой!

Иван Иванович ожидал от матери другого. Благость, наполнявшая его после церкви, тут же расплескалась, и он довольно резко прикрикнул:

– Что? Что опять не так, мама?

Вера Ивановна обернулась к сыну:

– Да Господь с тобой, Ванечка, ты же у нас крещеный.

На её маленькой ладошке лежало алюминиевое распятьице:

– Вот сыночек, у тебя и крестик есть.

Раздражение на тихушных родителей, блаженную Ковальчук, потащившую его второй раз креститься, на себя, ещё минуту назад такого пафосного, налитого собственной значимостью от совершенного, накатило – не унять. «Как всё глупо», – подумал Кутовой и досадливо спросил:

– Что же вы, мама, молчали все эти годы?