Юрий Елисеев - Симметрия мира

– Она умерла давно. Кахайя понесла ей новую шляпку.

Очень простыми словами Сухарто рассказал мне, как в его родной деревне, расположенной в горах, хоронят умерших и, указав на почтмейстера, сказал, что тот как раз едет в горы на похороны и может показать весь обряд. Как я понял, усопший был его родственником и принадлежал к богатому роду. Подумав, что мне всё равно нечего делать в городе и, учитывая появившуюся возможность увидеть Кахайю, я согласился. Мы решили воспользоваться моей машиной, потому что ехать куда-либо на общественном транспорте в пределах острова мог себе позволить только любитель давки и духоты или человек имеющий терпение крокодила в засаде у водопоя.

Через час, оставив Барни охранять дом, я прибыл на почту за своим новым гидом. Путра, так звали моего гида, был разодет как павлин, он тоже причислял себя к знатному роду, поэтому, отдавая дань традициям, вместе с пиджаком облачился в набедренную повязку. Почтмейстер лучился хорошим настроением, часть которого передалось и мне. Всю дорогу к деревне он рассказывал о своих родственниках, в числе которых рассказал историю матери Кахайи, которую звали Айша. Она была ныряльщицей по типу японской Амы, только доставала со дна не жемчуг, а кораллы и всевозможные раковины и сдавала всё это в магазин. Кахайя была зачата случайно от проезжего молодца европейской наружности, который растворился, сделав своё дело, и в истории рода с тех пор больше ничего не напоминало о нём, кроме нестандартного лица и зелёных глаз, доставшихся ребёнку от родителя. Когда мать Кахайи погибла, попав ногой в ловушку рифа, Сухарто отвёз дочь в родную деревню, где она была похоронена согласно всем обычаям народа Тораджи. Всё это Путра поведал мне, пока мы ехали в горы. Когда мы прибыли к дому родственников умершего, уже забальзамированного и выставленного на погост, пошёл второй день праздника и народ вовсю пировал и приносил подарки. Мы вручили родственнику блок местных сигарет, который я купил по совету моего спутника, и нас усадили на почётное место неподалёку от входа. К нам подошли девушки в красивых одеждах, неся подносы с мясом и кружками, наполненными пальмовым вином. Я искал глазами Кахайю, но её нигде не было, из чего я заключил, что она вернулась домой. Весь день играла музыка, гости танцевали и веселились. Вечером, изрядно наевшись и напившись, я засобирался домой, но мой гид замахал руками.

– Что ты, завтра будет самое главное!

Я посмотрел на него, не понимая, что он имеет в виду. В голове шумело от суррогатного вина и тошнило от плохо прожаренного мяса.

– «Поясни», – сказал я и тяжело вздохнул, стараясь побороть рвотный рефлекс. Путра объяснил, что завтра с утра состоится массовое жертвоприношение, после чего будут танцы, музыка и большой праздник с угощениями и раздачей мяса и сладостей. Больше всего мне хотелось в этот момент оказаться на заднем сиденье своей машины, поэтому, кивнув в знак согласия, я икнул и, пошатываясь, направился к своему пристанищу. Ночью меня мучили кошмары, в которых я вместе с быками и свиньями был забит на жертвенном камне, освежёван и поджарен как барашек на вертеле. Утром я встал совершенно разбитым, с жутким перегаром и деформированной внешностью. Публика постепенно стягивалась к лобному месту и занимала места, согласно ранжиру, установленному хозяевами. Я увидел махавшего мне Путру, который , похоже, уже был пьян, и направился к нему. Подойдя поближе, я увидел рядом с ним Кахайю, которая от неожиданности на несколько секунд превратилась в застывшую статую, но быстро пришла в себя и, убрав с лица радостное волнение, направила свой взгляд на площадь перед домом, куда уже привели жертвенных животных. Среди собравшихся возникло напряженное ожидание и предвкушение кровавого действа, передававшееся в толпе, как заразная болезнь и поражающая в первую очередь способность трезво оценивать происходящее. Вирус убийства поразил присутствующих так же, как и сотни лет назад, делая их соучастниками бойни. Десять человек, которые водили животных по кругу, остановились и толпа выдохнула. Распорядитель, подняв руки и устремив взгляд в небо, что-то негромко и быстро проговорил, потом опустив руки, издал душераздирающий крик, от которого я вздрогнул. В руках у его помощников блеснули ножи, и началось кровавое представление. Свиньи рухнули и умерли сразу, сраженные ударами в сердце, а Буффало, с рассечёнными шеями, умирали долго, истекая кровью под ритм барабанов. Когда всё было кончено, туши разделали и унесли на задний двор. Народ, обмениваясь впечатлениями, собрался в кучки в ожидании продолжения праздника. Кахайя, оказавшись рядом, негромко сказала мне на ухо.

– Я опять любить тебя.

Она опять посмотрела на меня с вызовом, как в первый раз, только теперь во взгляде было признание, смелость и безоглядность молодости. Похоже, мне не суждено было выстоять в этой борьбе. Я наклонился к ней, чтобы попросить пощады и пригласить в гости, но Кахайя вдруг начала танцевать древний ритуальный танец и вслед за ней постепенно закружились в танце остальные гости. Я стоял и смотрел на девушку, понимая, что танцует она для меня…

Ещё откуда-то сбоку я почувствовал взгляд, который ожёг мне щёку, я посмотрел в эту сторону и на мгновение увидел лицо старика с татуировкой птицы на лбу. Это продолжалось мгновение, и видение исчезло, передо мной опять была Кахайя. Возвращались мы поздно вечером. Путру всю дорогу спал на заднем сиденье, наполненный под завязку угощениями и вином, а Кахайя, склонив голову на моё плечо, умиротворённо смотрела вперёд на дорогу и похоже была на пути ко сну.

В конце апреля… Впрочем времена года, как и месяцы не отличались друг от друга на острове, где круглый год лето и асфальт плавится в январе также, как и в августе. Поэтому скажу так: однажды, когда мне надоело унылое однообразие местной жизни, я собрался вместе с Кахайей посетить большой и весёлый город Джакарту. К этому времени девушка уже довольно долго жила у меня на правах молодой хозяйки и, судя по всему, была счастлива, полна забот и планов. Она помечала территорию дома фишками, обвешивала всевозможными амулетами, дарующими, по её убеждению, покой, достаток, защиту от злого взгляда, порчи и ещё черт знает от чего. Странное видение, посетившее меня в горной деревушке Тораджей, больше не являлось мне, и я списал его на усталость. Приходивший к нам в дом Сухарто смотрел на нашу связь молча, стараясь не высказывать своего мнения, только вздыхал и прятал от меня глаза – было видно, что он не в восторге от такого развития событий. Раз в неделю он постригал газон и чистил бассейн. Он вежливо отказывался от предложенного кофе и, закончив работу, спешил уйти, обычно говоря, что ему пора домой к своим курам. Я не знал, что мне делать в этой ситуации, потому что и сам был в некоторой растерянности и подвешенном состоянии. Зато Кахайя чувствовала себя так, словно родилась и всю жизнь прожила в этих хоромах. Весь день она порхала экзотической бабочкой по комнатам: из спальни на кухню, из кухни во двор, опыляя вниманием каждый уголок большого дома и ревностно оберегая очерченные ею границы. Однажды соседская дама, придя с визитом вежливости, принесла какое-то угощение в большом стеклянном бокале. Кахайя, светясь радушием и гостеприимством, так посмотрела на неё, что бокал разлетелся на мелкие осколки и весь десерт оказался на одежде визитёрши. Это было началом естественного отбора, устроенного Кахайей. Через какое-то время дом, походивший раньше на проходной двор, стал неприступной цитаделью этой маленькой женщины. Из соседей допускались только посетители мужского достоинства, из которых она особенно привечала маленького Сюй Чао, музыканта китайского происхождения, сочиняющего тяжелый рок и Адама, который о себе говорил, что он прямой потомок своего знаменитого тёзки. Он не уточнял которого, но явно не Мицкевича. Впрочем, этот кастинг соседей, так же как и родословная этого поляка, меня мало интересовали. С самого утра и до вечера я пропадал в городской мастерской, создавая свои скульптуры. Мой помощник, талантливый парень из местных, которому я запудрил мозги разговорами об искусстве, помогал мне превращать глину в бронзу. Для этого мне пришлось обучить его тонкостям форматорского и литейного мастерства, что стоило мне нескольких загубленных скульптур и массу потраченного времени и нервов. Работал он за небольшие деньги поскольку, являясь моим учеником по негласному договору, не платил за учёбу. В натурщиках не было дефицита, да и Кахайя часто позировала мне и с неподдельным любопытством и страхом наблюдала как из под моих рук, словно по волшебству, появлялась глиняная обнаженная девушка так похожая на её «тау-тау». Как она объяснила: «тау-тау» – это копия умершего человека, которую делали, когда тот умирал, и которую приносили раз в полгода из склепа и ставили на пороге дома, где он когда-то жил. Почти каждый вечер после ужина с наступлением темноты мы приезжали на дивный, затерянный в джунглях пляж, к лагуне, глубоко врезавшейся в берег и скрытой от посторонних глаз. Здесь Кахайя любила купаться голышом. Помню первый раз перед тем, как начать купание, она бросила к ногам несколько лепестков розы, лилии и листья лавра, затем скинула одежду и, ступая по лепесткам и листьям, медленно вошла в воду. Против местных обрядов я ничего не имел против. И лилии, и лепестки роз – всё было красиво, но лаврушка меня насторожила. Я отогнал кулинарные фантазии и тоже попробовал купаться в костюме Адама. Мне это сразу понравилось: такой свободы, когда ничего не давит, я давно не испытывал. Звёздное небо, отражённое на глади моря, было похоже на опрокинутую вселенную, в которую чем больше я всматривался, тем больше мне казалось, что нахожусь внутри этого космоса; и я плыл в невесомости, потеряв ощущение реальности и законов земного притяжения. Как-то, в воскресенье я устроил на лужайке возле бассейна барбекю и пригласил всех, прошедших кастинг, соседей. Сюй Чао принес гитару и дал жару во всю мощь пятисот ваттной колонки. Кахайя была в восторге. Она прыгала, как кузнечик, перед Адамом, который сидел в шезлонге, обратив свой чеканный профиль благодарным зрителям. Всё время молчавший, он вдруг повернулся ко мне и сказал: