Ольга Толмачева - Дрон, судьба человека

Дрон слышал за спиной тяжелое дыхание старика и неуверенное шарканье по льду его толстых ботинок. Боясь поскользнуться, старик едва поспевал, и тогда он замедлил шаг, чтобы не утомить пенсионера. Огляделся.

БОЛЬШОЙ ГОРОД

В «городе мертвых» царил строительный бум. Рыли котлованы. Размечали дороги. И в любую погоду ко вновь возведенным домам подвозили «новоселов».

В районе с уже развитой инфраструктурой на центральной площади красовалась церквушка, от которой к периферии протянулись длинные улицы. На просевшей, крепко утрамбованной земле стройными рядами чернели ограды. На маленьких пятачках земли подросли кусты и деревья.

Иметь могилу в центре кладбища, на пригорке, считалось престижным. Здесь рано сходил снег, вешние воды сбегали в низины, не создавая зловонных запруд. Сверху открывался красивый вид на город.

Особенно ценились участки с угла: соседский забор граничил лишь с одной стороны – выгодное преимущество перед могилами, зажатыми в ряд. Завидные участки земли сметливый бригадир Керим попридерживал для особых клиентов.

Каждую неделю в церквушку приезжал местный поп, и пустынная площадь внезапно оживала. Богомольные старушки, скорбящие родственники умерших, нищие, бомжи и алкоголики стайкой тянулись на службу.

Новым микрорайонам города только предстояло стать образцово-показательными. Свежие могильные делянки еще чернели трауром лент. Ультрамарин красок погребальных венков бил в глаза. Почва повсюду проседала, подъездные пути плыли от грязи и строительного мусора, а дороги существовали лишь на чертежах в строительных планах.

ПРИВЫЧКА

Привычка ходить на кладбище стала для Василия Ивановича такой же необходимостью, как и поддержание порядка в собственном доме, о котором все время приходится хлопотать: выбрасывать прочь ненужное барахло, мыть посуду, окна и пол, что-то чинить, подбивать и подкручивать.

По давней привычке, он просыпался за минуту до звучания гимна страны. Лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию сонного города, стону лифта и редким шагам в подъезде, к глухим ударам собственного сердца.

Порой грудь зажимало. Часовой механизм двигался натужно, пыхтя, скрипя и запаздывая. Удивляясь переменам в себе, ощущал вековую тяжесть своего будто бы чужого, незнакомого тела. Двигал руками, коленями, пальцами стоп, принудительно включая организм в работу.

Когда ночь отступала, и комната приобретала знакомые очертания, старик понимал, что пришло время пить лекарства.

Измерять давление и быть внимательным к тому, что происходит внутри, стало добрым правилом. Системы жизнеобеспечения гудели, точно высоковольтные провода, и капризничали, требуя к себе почтения.

Спустя время, старик медленно поднимался с постели. Сидя в кровати, глотал таблетки – стакан воды и аптечка находились неподалеку на тумбочке. Брел на кухню. Грел кашу – гречневую или пшенную, которую приготовил загодя, накануне.

Редкое утро выдавалось удачным: тяжесть в позвоночнике отравляла существование. Каждое движение давалось с трудом, острой болью отзываясь повсюду.

Часто вместо ног Василий Иванович ощущал пустоту. И тогда он долго сидел в кровати, не решаясь встать. Знал, что при попытке изменить положение возможно падение.

В эти минуты на ум приходила горькая мысль о том, что уже не за горами тот день, когда организм предаст окончательно, и он заляжет в кровать, как в берлогу. Вспоминал, как однажды его больная жена утром не вышла к завтраку с постели, так и оставшись до конца дней жить в ней. Внутренне содрогаясь, старик тем не менее хладнокровно готовился к неприятному событию, когда счастье владеть собственным телом навеки покинет и его.

Пытался не думать о том, как он станет варить кашу, чистить зубы, включать радио, смотреть из окна на вечерний город в зареве огней. Стараясь не паниковать, отгонял от себя дурные предчувствия. Экономил эмоции впрок – так же, как продукты и воду.

Но бывали дни, когда организм служил безотказно, и старик бодро, уверенно шагал по квартире, испытывая величайшую радость, гордился собой. Мышцы, которые не подводили его, и трезвая память были тем небольшим, но огромным, что он в данное время превыше всего ценил.

Электричество в квартире старик включал лишь по необходимости. Он верно, умело двигался в темноте, как кошка. Узкие коридоры и тесные комнаты, в которых когда-то ютилась семья, задыхаясь от нехватки жилплощади, на исходе лет оказались большим подспорьем.

Следуя на кухню, старик делал остановки, подпирая спиной стену. Отдыхал, утихомиривая пульс и дыхание. Когда кружилась голова, хватался за тумбочку, стул или шкаф – в досягаемости согнутых рук.

Свет люстры не только слепил его, но и без жалости к пенсионеру выхватывал из мрака до боли знакомое: дорогие сердцу предметы, картины и фотографии по стенам – немые свидетели безвозвратно ушедших дней. То было время, в котором он был молодым и счастливым, хотя и не вполне осознавал данного факта.

Он часто бывал один. Друзья и знакомые, что остались в живых, чувствовали себя по привычке неважно. Общаться со старой гвардией старик не любил – о чем можно говорить с больным депрессивным человеком? Родственники, которым он изредка позванивал, так же пребывали в почтенном возрасте и ни о чем другом, кроме недомогания, цен в магазинах и тарифов на коммунальные услуги, знать не желали.

Порой предательски молчал телефон. Иногда за целые сутки старику не с кем было обмолвиться словом.

Ничто не держало его в настоящем. Он жил, далеко не заглядывая вперед. Планы не простирались дальше разумного предела. Дорожил лишь крохами здоровья и воспоминаниями, в которых прошлое представало в ослепительном блеске – вроде и не было в нем ни нужды, ни лишений.

Бессонницей старик не страдал, и ночью спал крепко – роскошь, доступная в его возрасте не каждому. И это обстоятельство в данный момент жизни также добавляло толику счастья.

Проследовав утром на кухню, он перекладывал в сковородку сваренную накануне крупу, чтобы разогреть и съесть без остатка. Свою норму еды Василий Иванович вычислил многолетней практикой – черпал из кастрюльки столько, чтобы не допустить излишества. В кашу бросал ложку сливочного масла, и пока она томилась на плите, выпуская аромат, умывался.

День был расписан по минутам. В начале недели старик затевал уборку квартиры, в среду – стирал белье. По выходным ходил на рынок за творогом, овощами и фруктами. Были и другие заботы: навестить врачей, оплатить счета за квартиру, запастись лекарствами.

После смерти жены к его повседневным заботам прибавилось ежедневное посещение кладбища. Хлопоты по обустройству могилы стали так же необходимы ему, как и обустройство быта в собственном доме.