Ольга Толмачева - Дрон, судьба человека

Реальное причудливо переплелось с надуманным, прошлое – с настоящим, умершее – с живым. Все находилось неразрывно, в одной плоскости бытия.

ЖУРЧИТ РУЧЕЕК

Рассвет тихо и бережно проникал с улицы в дом, щадя чувства, окутывая туманом. Василий Иванович нехотя открывал глаза, и прошлое бесцеремонно навалилось на стариковские плечи. Впереди его ждал новый день одиночества.

И тогда из глубин памяти к нему прилетал голос жены.

Тамарушка была шумная, говорливая. Ее голосок звенел отовсюду. Чем занималась, кто в гости заходил, кого повстречала во дворе на прогулке, что нового у друзей и знакомых – непременно ему докладывала.

Рассказывать Тамара была мастерицей. И словечком редким, золотым, побалует – где только отыщет? И лишнее в истории присочинит, мужу на забаву. А иной раз любимый сериал бралась излагать. Обижалась, если старый не вникал в содержание. Вроде, и слушает ее, упрекала, и даже поддакивает, но спроси, о чем речь – ни за что не вспомнит.

Василий Иванович посмеивался над женой, но сам, и в правду, не углублялся в стремительный поток женской речи, который лился без остановки, словно горный ручей. Где рождался источник и куда плыл, неся звонкие воды, не следил, не заморачивался. Привыкал к журчанию голоса, как привыкают к приятной музыке.

– Шагай, шагай, тихоход! – смеялась Тамара, желая обогнать мужа в узком коридоре. Толкала, хлопала богатыря по плечу – шутила. Понимал, конечно, что лишний разок хотела прильнуть к нему, приобнять сердитого, в тепле мужниных рук понежиться.

Шумно, но несерьезно старик ворчал на ласки жены, молодые заигрывания. Недовольничал пиханию острых локотков жены в свой бок. Говорил, призывая к порядку, что, видно, забыла старая, сколько им исполнилось лет. Бывало, вспыхивал от возмущения, как костер в жаркий полдень – аж трещали дрова! Ему лишь повод подай сотрясти воздух.

А Тамарушка за искру хваталась и ну давай со всей силы дуть на пожар. Гневно пеняла ему, сверкая очами, что и в прежние годы не было у Василия Ивановича к ней интереса. Мол, в чужих койках смысл жизни искал.

На пустом месте начиналась у них перепалка. Бывало, зашипит, зашкворчит Тамарушка, как масло в разогретой сковороде – не унять, не остудить запал. Текли на мужа потоки обиды, накрывая несчастного с головой, и не было в эти часы в доме места, где бы он мог переждать ураган.

Намеки на неверность возмущали старика до глубины души. Скрепя сердце, он согласился бы с любым упреком – для того лишь, чтобы жене угодить, охладить страсть. Но то, что он неверным ей мужем был, и слышать не желал. В подобной лирике Василий Иванович не находил здравого смысла. Романтика любовных приключений вне семьи не вдохновляла его практичное устройство. А на то, что не имело разумных основ, сердце не откликалось. Смятение души и любовную тоску Василий Иванович считал уделом поэтов и бездельников.

Бывало, пошумят с женой, повздорят, покусаются – иной раз и вспомнить смешно, из-за какой ерунды по дому буря прошлась. На часок-другой расходились по комнатам остудить пыл. Сидели, пыхтя, по углам в одиночестве.

Вечер длинный, томный.

Спустя время, являлись ворчуны из заточения. Тянулись к чайнику, к огоньку. Гремели посудой.

Возвращались в дом прежние мир и покой.

Слово за слово, вновь улыбки, смех.

И звонкий голосок жены снова медом разливался по комнатам. Журчал ручеек.

После плотного завтрака старик принимался собираться на кладбище навестить Тамарушку.

Дрон видел, как на небольшом пятачке земли, отведенной под могилу, мужчина по-хозяйски налаживал быт. Посадил березку, приспособил к ограде столик, втиснул в угол скамью, на которой сидел, отдыхая от хлопот. Грустил.

Летом кусты кизильника разрастались стеной, скрывая могилу от чужих глаз, а осенью принаряжались белыми горошинами. Казалось, кто-то, проходя мимо, бросил на ветки горсть леденцов.

Если повернуться лицом по направлению к городу, то старику представлялось, что он на отдыхе в санатории.

Зимой у Василия Ивановича появлялись заботы иного порядка: приходилось чистить от снега узкий проход к могиле, отбивать лед с калитки, а весной, когда сходили грунтовые воды, он принимался укреплять фундамент ограды, поднимал завалившийся крест. Красил лавочку и стол, заботился о цветах. И эта суета занимала все его бесполезное свободное время.

Старик знал, что придет время, когда и его душа найдет покой в этом месте. Разбивая садик, загодя позаботился о том, чтобы могильщикам не составило труда внедриться в земное чрево – на свободном лоскуте посадил лишь траву. Определившись с местом погребения для себя, старик немого повеселел. Жизнь стала немного понятней.

ПРИЯТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Днем Василий Иванович находил себе занятия. Мысль о старухе с косой посещала его лишь глухой ночью, когда не щадил сон или от тоски ныла грудь. Пугала не смерть, а приближение к роковой черте, за которой – темнота и неизвестность.

Он пытался увидеть себя в ином измерении – по ту сторону бытия, в котором, как утверждали люди сведущие, в эфир повсеместно разлиты любовь и блаженство. Старался вообразить себя вне себя – отдельно от одряхлевшего, предательски ненадежного тела. Силился представить, но не мог.

Слепо, безотчетно отдаться потоку веры без оглядки на разум, не выходило. То, что жизнь вдруг в одночасье покинет его, принималось с трудом. Был, страдал, плакал, чувствовал, возмущался – и вдруг все исчезнет?! Ничего этого нет?

Что-то должно быть взамен, рассуждал Василий Иванович. Иное – но что? Голова шла кругом, мозг кипел, но долгожданный ответ, изводящий его, так не приходил. Лишь повышалось кровяное давление.

Тогда он придумал, что смерть – это сон или путешествие, а может быть, перемена времени года. Путь вперед, к неуловимому горизонту стал похожим на ожидание холодов.

Осознание близкого рубежа перестало мучить его. Появились новые заботы, ведь человек практичный готовится к морозам с лета: утепляет на зиму подпол, забивает рамы ватой и тряпками от сквозняков, загружает на хранение в погреб картошку.

Исход стал легок и понятен, словно кто-то шепнул старику, что смерть – и не смерть вовсе, не пустота, не бездействие, не безвоздушный эфир. Он совсем-то не исчезнет, не пропадет, а двинется в увлекательный путь.

В том месте, куда ему предстояло отбыть, жили знакомые люди – будто бы уехали утренним рейсом. В то далекое старика манила любимая – что лучше долгожданного свидания?

Поездка сулила переживания, подобные тем, что он испытывал, будучи молодым. Вспоминалось о путешествии в Крым.

Как наяву, старик снова пил дурман разнотравья. Вдыхая прохладный бриз моря, ловил лицом терпкую соленую пыль.