Алина Талалаева - Ямма №6 (12)

Анастасия Головачева – любит общаться со своей собакой, а не с людьми; тусить в библиотеке, а не на дискотеке. Главное достижение: из агрессивного экстраверта выросла в апатичного интроверта, тем самым спасла человечество от последствий столкновения с её плохим настроением. Мечтает встретить живого Достоевского, чтобы узнать, где взять материальную версию Ставрогина, чтобы подкатить к нему.

5.

Колян

В зеркале снова маячит грёбаное отражение. Оно таращится на меня, лыбится, изредка даже хихикает. А в заднице неприятно жжётся, временами просто невыносимо режет – аж ходить трудно! – да и кровь всё никак не уймется. Зажимаю рану туалетной бумагой. Стою в чём мать родила посреди ванной – битая, вся в ржавых потёках плитка, снующие взад-вперёд тараканы, грязь и плесень, – а в голове роятся всевозможные мысли… То, что совершил этот провонявший котами дед… за такое… за это я его…

– Что? – интересуется отражение. – Ну? Давай же, ответь! Что ты сделаешь? Тот старпёр выеб тебя, словно какую-то подзаборную суку. Ружьём выеб! Ещё и поржал над тобой. Заставил пол вылизывать, унизил тебя. Теперь ты порванный! Так что ты с ним сделаешь?

Не хочу отвечать. Даже смотреть в сторону зеркала не хочу. Но перед глазами упорно всплывает физиономия старика, его язвительные замечания, презрение в его взгляде, а то и ощущение собственной власти, силы надо мной. То же самое чувствовалось и во взгляде урода, который запер меня в подвале… урода, который… Нынче чего и помню, так лишь его искрящиеся в темноте глаза да странную наколку на груди…

Порванный.

– А может, тебе просто нравится, когда тебя ебут?

– Отвали!

Порванный.

– Не-е, – ухмыляется отражение, – я тут вообще ни при делах. Ты это и так прекрасно знаешь. Поэтому срываться и кричать тебе надо точно не на меня.

– А на кого?

Порванный.

– Не тупи, пораскинь мозгами! Всё из-за той студентки, разве нет? Это она во всём виновата. Развыёбывалась, толкаться начала. Ты ведь ей ничего плохого не сделал – только заговорить пытался, хотел подружиться. А она? Будто бы лучше тебя! Но ведь всем прекрасно известно, кто она такая, верно? Все бабы такие – вконец охуевшие блядины!

Точно! Всё из-за той шалавы! В данном случае отражение не врёт. В принципе, оно никогда не врёт. Но вот слушать его порой обидно, а ещё чаще – страшновато. Какие нашёптывает идеи, какие даёт советы, какие картины рисует… По крайней мере, так было до сегодняшнего дня. Отныне терпению моему конец. Этот дед… то, что он сделал…

Порванный…

Обернувшись, встречаюсь взглядом со своим двойником в отражении. Мне прекрасно известно, что там не я, а некто другой. Он – в отражении – даже не похож на меня. В большей степени он похож на брата, на психиатра, который обрабатывал меня в дурке, на каждого из мусоров, с кем пересекались мои жизненные пути, и даже на педофила в подвале… Он – в отражении – постоянно улыбается, обнажая большие ровные зубы. Прям как котяра из сказки! А самое худшее, что он – в отражении который – преследует меня не только в зеркалах, но и во снах по ночам. Снова, снова и снова преследует…

Но враг ли он мне?

– Так что скажешь? – хихикает он.

Я же в упор смотрю на него и… вдруг понимаю, что я как бы и не я уже, но кто-то другой. Я – это тот человек, которым я мог бы стать. И вот тот другой Колька Захаров нынче заперт в мрачной комнате, где в центре стоит стол и два стула, а единственная дверь обшита железом. Тот другой Колька Захаров что-то такое натворил – что-то грандиозное, потрясающее! – за что его и упекли в эту комнату, за что его и вовсе решили сжить со свету. Я знаю всё это, потому что об этом знает отражение в зеркале. Оно с улыбкой глядит на меня, глядит на того другого Кольку Захарова.

– А-а, доктор! – приветствую я своё отражение, представшее в образе психиатра из дурки. – Здрасте-здрасте! Решили навестить меня напоследок, да? Ну что ж, присаживайтесь, чувствуйте себя как дома. И уж извините, чаёчку-кофеёчку не предлагаю, сами понимаете.

Настроение у меня – у того другого Кольки Захарова – с чего-то вдруг очень развеселое.

– Всё нормально, Захаров, – говорит психиатр.

– Да чё вы заладили – Захаров-Захаров?! – делано возмущаюсь я. – Сколько с вами уже балакаем, а вы, видать, так и не наигрались в официальность. Захаров, етить твою налево… Давно уж я не Захаров. Коля я! Просто Коля.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, Зах… Николай.

– Да и на «ты» пора бы нам уже перейти, считай, так долго знакомы. Конечно, не стану говорить «друзья», хотя… Доктор, а вы, часом, не желаете стать моим другом?

Это я, конечно же, дурачусь – тут и ежу понятно, что психиатр не захочет со мной дружить. Для таких, как он, близкое знакомство с людьми, подобными мне, попросту неприемлемо. Они называют это классовым неравенством, утверждают, будто один человек неровня другому, – так любыми способами пытаются доказать, что они лучше меня и всех прочих, у кого нет приличного заработка и хорошего образования.

Ну и плевать!

– Стараюсь не путать личную жизнь с работой, – сообщает мне психиатр.

Весь такой из себя серьёзный – просто умора!

– Это у вас оно работа, – говорю, – а у меня как раз таки личная жизнь. Единственная и неповторимая! Так что, может, всё ж будете мне другом? Гарантирую: враз знаменитостью станете. Ну, мне так кажется… Всякие там газетёнки паршивые наверняка уже о нашем деле по всем городам и сёлам раструбили. А то и по ящику показали чего. Я-то не знаю, у меня тут ничего подобного нету – ни телевизоров, ни газет, ни радио. А вы, напротив, человек свободный, нормальный для этого ёбаного общества. Что скажете? Мусолят они там мой случай?

– В общем, да, – отвечает психиатр. – Шумиха та еще вокруг вас. Считайте, много дел вы натворили, Николай. И каких дел!

– Опять Николай, – качаю я головой. – А знаете, меня так никто и не звал ни разу. Вечно Колька да Колян. Даже когда взрослым стал – ниче не поменялось. Ей-богу, никакого уважения к личности. Ну да хули – я, небось, это вам уже говорил?

– Говорили.

– Н-да… Что уж тут… Маленький человек был – человечек! А теперь? Гляньте-ка, вся, блять, страна на ушах стоит! Даже сам небесами посланный президент наш – ебло это тупое! – обо мне упомянул. Знаменитость я, стало быть.

– Можно и так сказать.

– Вон оно время какое: чтоб тебя заметили, признали, достаточно ужасов наворотить, и все. Тут большого ума не требуется, верно? Спалил флаг на площади, подорвал кого или коллег в офисе пострелял – и ты сразу известен.

– В данном случае вы, несомненно, правы.

– А можно еще чепухи всякой понаписать, манифест там или ещё чего, и люди тебя героем признают, революционером нарекут, учиться у тебя станут.