Лариса Розена - Се, стою у двери и стучу

– В церкви ходила туда-сюда и здесь ходишь!

Сначала она крепилась, а потом возьми и скажи:

– Вам каяться придется. Сами искусились и меня в искушение ввели.

Ей очень хотелось нагрубить побольше, еле сдержалась. Молитву читает, но успокоиться не может, тяжело на сердце… А почему? Обидит нетерпеливый, издерганный человек, неполадки по жизни, неурядицы в денежном плане и на душе – грусть. Как немощны, несовершенны люди! Не так коснулись, не по тем струнам провели смычком – и одни диссонансы. И кажется, никогда уже не играть на скрипке сердца светлые и гармоничные мелодии уставшему от жизни человеку…

Дома она взяла Евангелие и стала читать 15 главу от Иоанна перед иконой. С Божьей помощью успокоилась. Поняла – началась борьба не на жизнь, а на смерть. Не может нечистый терпеть такие покаяния. Но и увидела, как сама она несовершенна – страсти кипят. Не бабуля виновата, нечистый. Попросила у Господа прощение за ссору, взмолилась: «Боже, обереги от нападок лукавого, спаси, не спускай с рук! Укрась Своим бесстрастием!»…

************

Наутро почувствовала себя хуже. Но она понимала за что и почему наказана Господом. Позвонила подруге – Нине, давно не получала весточки от нее. Та расплакалась:

– Болею, чуть не умерла. Это так опасно.

– Я этим тоже перемучилась. Давно несу крест недугов. Поплачу перед иконой, не хочется терпеть, но что делать? Все болезни – наказание Божие за грехи. Ты же просишь, чтоб Господь помог тебе стать лучше?

– Прошу…

– Вот Он тебя и улучшает по твоей молитве, болью останавливает. А впрочем, по своему опыту знаю – нераскаянные грехи сильно мучают. Эх, душу вперед надо лечить, а тогда и болезни будут потихоньку отступать…

Про себя подумала: «Все-таки надо было успокоить ее, поддержать». И вновь звонок:

– Ниночка, не волнуйся. Господь милостив, не даст пропасть, если будешь просить. Ну, хочешь, я тебе чем-нибудь помогу, на базар схожу или еще что-то сделаю?

– Спасибо, – прошептала успокоенная приятельница, – ты и сама болеешь.

И Татьяна расслышала в ее голосе теплые, благодарные нотки.

– Знаешь, что приводит в смятение мое сердце? Человек – один, закован в четырех стенах непонимания и тоски, не уюта и не гармоничности. Так и тянет погреться около теплого, изначально родного… Человек один в четырех стенах разобщенности и грустной серости.

– Нет, мы не одни, мы с Богом… Быстрее выздоравливай, дорогая!

– И ты тоже, спаси тебя Господи!

Я познакомился случайно с поэтом, писателем и… священником в одном лице. Случаются сочетания: экономист и писатель, философ и писатель. Но священник и писатель – удивительно! Что такое вообще быть писателем? Это быть богемным, безалаберным во всех других делах, кроме основного… Чуть-чуть с сумасшедшинкой. Чуть-чуть серьезным. Но главное, чтоб душа пела помимо твоей воли… Хочешь, не хочешь, а она поет! Не зажмешь, не укутаешь чем-то непроницаемым…

Творить, создавать, кто же это может? Баловни Божии, тонкие, изысканные люди, но к тому же и образованные прекрасно. Писать стихи, прозу… Разве перед этим не следует научиться понимать музыку, живопись, чтоб колорит и насыщенность создаваемого были свежи и гармоничны? Необходимо изучить все виды искусств, перечувствовать, слиться с ними, и наконец, лепить свое, трогательное и живое… И тогда откроются тайны сокровенного. Запоет трепетными переливами звук, оживет музыкой цвета живопись, заволнуют пластичные, текущие линии скульптуры… Поразит закат или даже занудный дождик своей поэтичностью и домашней уютностью…

Итак, мы переписывались. Считал его очень образованным человеком. Ждал писем, как ждут улыбку солнца, тихий говор ручейков от подтаявшего снега, робких березовых почек, музыки ветра, воздуха, гармонии неба, земли, единения их с человеческой душой. Письма мне присылал осенний ветер, передавал запыхавшийся почтальон, прочирикивали воробьи. Такое было, когда я долго ждал желанные строчки. А если они не задерживались, их приносил Ангел-Хранитель, и складывал мне прямо в сердце. Тогда я садился и читал. Перечитывал, и все повторялось вновь… Как интересно получать письмо! То оно заключено в квадратный конверт, то в замысловато-продолговатый. Значит, есть некто, кто думает, заботится, сопереживает тебе.

Если долго не получал весточки и ветер занимался другой работой, и воробьи уставали в поисках насущного хлеба, и почтальон не спешил с разноской, я переживал. Как и мой друг, я писал стихи и рассказы. И надумал познакомить его со своими сочинениями. Прочитав их, он отреагировал резко. Показалось – обрушились все высоковольтные линии и телефонные провода вокруг. Воздух напитался злым, колючим холодом. Всего меня знобило и выворачивало. Я очень нервничал. Меня удивляло: и то, что он не дает мне право на индивидуальность, подчиняет своим взглядам. И, наконец, нетактичен. Ведь можно было бы сказать: «Мне не нравятся твои вещи». Он говорил: «Сочинения твои – банальны, избиты, неинтересны». Ну можно ли говорить слепому, что он – слепой, еврею – еврей, хромому – хромой? Нет. Все человеческое возмущается суровому. Как не понимает знакомый – мои сочинения были для меня детьми. И даже хромоногий или одноглазый уродец – тоже жив и имеет право дышать, видеть, если рожден, существует…

И еще, привыкнув к однообразному уединению, испугался я власти нового чувства – ждать, читать, мечтать. И захотел выкорчевать его из сердца, вырвать, чтоб не смотреть каждую минуту в письменный ящик, не волноваться. Такие мысли дурманили, бились в голове сильным штормом. Постепенно этот хаос переполз в сердце, раскалив злостью и неприязнью. Я собрал все письма моего друга и сжег. Злорадно помешивая пепел, наслаждался уничтожением. Огонь мгновенно пожрал, брошенное в него. Он радовался, визжал, облизывался, кричал: мало! Бумага весело потрескивала. «Будущие письма тоже буду сжигать, – горько размышлял я, – порываю с ним, все, конец!»

Сначала казалось – пламя быстро обуглило и уничтожило бессмысленную проблему. Покой, тина, забвение обволакивали сердце. Как больно и трудно дались они мне. Но я их завоевал. Держу в своих уставших руках и наслаждаюсь ими каждой клеточкой исстрадавшейся души. Она действительно надорвалась от переживаний и не может вмещать все новые и новые. Замерзла и не желает оттаивать для жизненных сражений и бурь…

Но вскоре понял: что-то сломалось во мне. Ждал все- таки письма, но с некоторой ленью, высокомерием, неохотой. Начал догадываться – я не прав. Как нам, оказывается, не нравится ни в какой ситуации, что бы нас учили. Никогда и нигде. А может, приятель из хороших побуждений делал мне замечание? И, возможно, он заболел и некогда даже ответить. Долго я не получал ни строчки. Понял: Бог наказал меня за мой гнев и несправедливость. Я начал волноваться, переживать. Ждать. Забыл свое обещание все уничтожать. Каждый день заглядывал в письменный ящик – ничего. Он напоминал гроб. Да, да, наша дружба умерла, сгорела в том заключительном безумии. И ощутил – жизнь без этих писем становится невыносимой, тоскливой, мучительной. «О, что же я натворил?!» – рыдало сердце, сжавшееся в несчастный комочек. Выйдя на улицу, успокоиться и погулять, удивился. Грусть окрасила небо в синий цвет, солнце подсветило ее. Она стала нежно-голубой. Надежда подернула ее розовым туманом. И она рассеялась.