Александр Северодонецкий - Медведица Умка Большая и её медвежата Вех и Олелей. Повесть о Килпалине К. В. художнике и человеке

На его черепе, кожа шлема на участке примерно 10х10см. была завернута и обнажала белые теменные кости, в области теменной кости сзади и слева было отверстие диаметром около 11—12 миллиметров под, которым ясно видна была пульсирующая от его крови твердая мозговая оболочка с ритмично, пульсирующими его сосудами. К искреннему удивлению врача Валентина Яковлевича, оставшиеся на голове края участков, разорванной медведем кожи практически уже и не кровили, а были покрыты только красными сгустками крови и еще веточками ягеля, давно ставшими красными, как и его кровь, которые вероятно и способствовали быстрой её остановке, или может быть это было связано с их сосудов сильным перерастяжением, после ловкого удара жестких лап и когтей крупного и не вероятно сильного бурого здешнего камчатского медведя. Верхняя губа с кончиком носа у того была также оторвана и, завернута на лоб, открывая его белые, как у актера ровные короткие верхние зубы. В скальпированной ране также были коричневые листья и легко, ломающиеся веточки мха ягеля.

– Анна Максимовна, сделайте еще ему 1 мл 2% омнопона, скомандовал Валентин Яковлевич.

– Дайте мне, перекись водорода 0,5% и стерильную воду или фурацилин, если у Вас здесь есть, – продолжит и потребовал Валентин Яковлевич.

Взяв тампон, врач тщательно промывал скальпированные раны в области лица и его теменной области, пытаясь оставшимися тканями прикрыть участки, обнажавшие белые кости его черепа и, оставшиеся без защиты его кожи.

– Надо срочно вызвать вертолет по санзаданию, – потребовал врач.

– Мы уже позвонили Вере Вениаминовне Дубровой, фельдшеру санавиации и районному хирургу Юрию Спиридоновичу Мельникову.

– Как ваше самочувствие, Кирилл Васильевич? – участливо того спросил врач.

– Да, сильная боль уже почти прошла, вот только правым глазом ничего до сих пор не вижу. Это мне, вероятно, отомстила, Умка Большая, за то, что я её прошлым летом слегка подранил для острастки.

– Почему так? —спросил его Валентин Яковлевич.

– Д а, я хотел её попугать, когда она близко подошла к моей землянке и вот не рассчитал тогда ранил её в левый глаз, и еще в левое ухо мелкой дробью два нуля.

И повременив, продолжил не быстрые свои пояснения.

– Скажу теперь уже честно, как мне кажется и не в этом вся причина. Я давно уже свое в этой жизни от природы всё разрешенное верхними людьми взял. И, мне нельзя было идти еще в этот раз на охоту. Надо было приемного сына Олега, направить, на охоту, а самому надо было его только подстраховать. Уже ведь и глаз не тот, да и слух притупился, и не тот, что раньше. Да и старенький слуховой-то аппарат из-за давно севшей батарейки вторую неделю не работает у меня.

Буквально через полтора часа прибыл вертолет из Тиличики и, прибежавшие знакомые и родные на носилках быстро донесли Кирилла Васильевича до вертолета, а врач, прервав запланированную творческую поездку, возвратился в райцентр Тиличики с раненным художником, продолжая внутривенно капать ему противошоковый раствор прямо на борту вертолета.

—

А в это время на такой далекой Тополевке…

Осиротевшие в октябре Вех и Олелей, с большим трудом перезимовали в маминой берлоге, только, прижимаясь, друг к другу и, согревая оставшимся жирком, который им удалось с большим трудом этим летом накопить к октябрю на берегах ручья. Им еще повезло, что их заботливая мать Умка Большая, всё лето старалась и по-медвежьи, и по-матерински заботилась о них, старалась поймать побольше да пожирнее рыбы, старалась их еще малых накормить, старалась показать им лучшие морошечные места и места с витаминной голубикой, а также постоянно оберегала их от острых зубов Турлы, который не раз на них довольно зло рычал, добиваясь её теперь полной взаимности.

А затем?

Затем в августе она и показала им те места, где много старого кедрача и те южные, прогреваемые ранней весной склоны, где много таких вкусных шишек, и именно это именно то, что она не жалея сил, помогло им все таки уже и без неё за сентябрь и октябрь подготовиться и, затем выжить длинной зимой.

Наступившая довольно рано весна для них была тяжелая. Ни должного опыта, а снега зимой было мало и он быстро открыл тундру, а вот лёд на реках стоял довольно таки толстый и они бродили по иссушенной ранневесенней тундре, они вдвоем по-сиротски бродили по голым каменистым осыпающимся сопкам, принюхиваясь, спустились по реке Вывенке чуть ли не до Ветроваяма… постоянно, принюхивались искали норы еще спящих глубоко под мерзлою землею еврашек, которые были с хорошим запасом калорийных колосочков здешних злаковых… Нашли даже пару нор лисиц, разрыли их, ломая свои еще не окрепшие когти, а там только перья от съеденных ими этой зимой куропаток.

Удалось найти пару старых черных ворон, еще зимой замерзших на морозе, а по льду вышли на пару лунок, оставленных рыбаками и, только привлекательный запах гольчиков, увезенных ими на своих таких быстрых и, так сильно на крутом подъеме рычащих снегоходах «Ямаха», «Буран», «Айкидо».

У её брата Веха, так сильно подтянуло живот от голода, что он готов был съесть уж даже и свою сестренку, перемещаясь несколько дней безрезультатно по берегу реки Вывенки.

Он всё время шел первым, свернул по узкому ручейку в распадок и в одно из мгновений Олелей увидела, что тело Веха обхватывает какая-то черная струна и, натягиваясь Вех увлекает за собой ствол каменной березы, а та как-то по особому гнется, но никак не отпускает своего пленника, корнями увязнув в мерзлом здешнем грунте. Вех от той боли, с какой сжала его заднюю лапу эта веревка или трос начал еще сильнее пятиться назад, всё затягивая и, затягивая самозатягивающуюся ту петлю. Через какое-то время, подергав натянутый трос, боль в его правой ноге отозвалась в его голове таким жаром, что он так грозно зарычал:

– Рр-ГРы-ЗРыу!!!

– Рр-ГРы-ЗРыу!!!

И еще не раз повторил он свой рык, оскалив свои острые и ровные зубы:

– Рр-ГРы-ЗРыу!!!

– Рр-ГРы-ЗРыу!!!

Олелей от страха, от такой его злости растерянно остановилась и не могла понять, почему же её брат Вех так громко рычит и, попыталась подойти к нему поближе, но тот от злости, от полного бессилия, от не возможности, что-либо сделать, сел на траву и, только пытался дергать давно, натянувшийся, как струна скрученный стальной трос и продолжал от боли грозно рычать, готовый в этот момент любого здесь разорвать в клочья, лишь бы самому освободиться от этой западни в которую он теперь попал. И снова громко зарыча:

– Рр-ГРы-ЗРыу!!!

– Рр-ГРы-ЗРыу!!!

И вновь:

– Рр-ГРы-ЗРыу!!!

Олелей слыша такое его раздражение, вопросительно окликнула его своим еще полудетским:

– Ри-Риу-Ры!?!? – как бы спрашивая, в чем было дело.