Александр Северодонецкий - Медведица Умка Большая и её медвежата Вех и Олелей. Повесть о Килпалине К. В. художнике и человеке

И Рыжий, и рос, и развивался он здесь на ручье, который ему был и домом, и укрытием здешним. А Рыжему теперь и здесь не хватало только?… А он до её прихода в эти места и не знал, чего ему не хватало в сытой этой его жизни. Так как он не выходил из здешней воды днями и целыми неделями, набивая свой прожорливый живот до отвала, чтобы здесь же на берегу ему заснуть, а проснувшись снова чтобы взяться за свою рыбную ловлю… Он и не ведал, что же ему не хватает в этой жизни. Рыбы в ручей летом заходило несметное количество. Своего жира он за длинное лето, накапливал столько, что и две, и даже три зимы легко бы провел в берлоге, если бы не то жирное весеннее Солнце. Но, когда он?.. Когда он?…. Еще и не видя… А, только широко раскрыв свои черные ноздри вдохнул весной… ядреный морозный воздух и ощутил, тот не ведомый ему абсолютно новый запах… который исходил у неё откуда-то глубоко изнутри её тела… Этот её новый для него запах по-настоящему уже зрелой медведицы, давно готовой встретить своего спутника, он его так за раз опьянял и пленил на раз… Этот неведомый её ранее ему неведомый запах заставил его оставить свои так нужные ему занятия на ручье Ледяном по вылову рыбы и мимо своей воли ринуться на этот неуловимый запах, чтобы в нём ему постоянно купаться и им же еще, и ему еще и наслаждаться…

И, он шел долго на самый юг.. на тот вывенский юг, откуда с Тихого океана и с холодного Берингова моря постоянно дул ветер и, он безвольно шел на тот ветвей-тополёвский юг с, которого она-то сама сейчас шла прямо на север, прячась от здешних невероятно злых людей. Она шла далеко на север, вдоль широкой и полноводной реки Вывенки, перепрыгивая её многочисленные правобережные притоки, чтобы спрятаться от людей навсегда, может быть и на века… А, он еще ничего не понимая шел только на манящий его запах, шел уже второй день совсем не осознавая, что с же ним теперь творится, и, только может быть на третий день с пригорка он увидел в коричневом мареве на берегу её серебристо-бурую, худую… с довольно вытянутой мордой фигуру… И он… Он не понял, а где-то изнутри ощутил, что это именно её тот для него теперь необычный, их особый медвежий здешний запах… Он понял, что это как и у красной рыбы, заполняющей его богатые нерестилища, тот привлекательный для него только её запах, настоящего их взрослого теперь можно сказать медвежьего вдруг к обоим пришедшего только их здешнего камчатского хомминга…

И, еще не зная, кто к нему приближается, ему захотелось плясать здесь на камнях на голой сопке, давя широкими лапами, похожими на человеческую ступню прошлогоднюю бруснику, чтобы она из под них буквально брызгала как кровь её матери красно-рубиновыми этими её каплями…

И ему теперь хотелось резво плясать от внутренней радости от встречи с кем-то ему родным, с кем-то как бы и знакомым, а вероятно именно с нею, здесь с его суженной… Он уже три года здесь один, он не встречал на этих берегах никого из рода своего медвежьего… За это время, за эти три года он стал по-настоящему взрослым медведем – иеркумом, как говорят здешние чукчи. А, откуда он здесь взялся и, кто его привел из далекой бухты ли Наталии, или из самого чукотского Ачайваяма он и не ведал, так как мать его не то застрелили такие же злые охотники из Таловки, не то она потеряла его на бескрайних просторах этой тундры в самом Слаутном о чем он своим медвежьи умом, и ничего не ведал. А, может сам здешний черный далеко видящий ворон, здешний корякский, божественный и, всесильный ворон сам здешний Кутх дал ему здешнюю жизнь или принес его на своих крыльях сюда, чтобы подарив ему эту встречу с ней, подарить ему настоящее земное блаженство обладания ею, здесь и сейчас, превратив их на долгие годы затем в единое целое, в то медвежье семейство, которое способно своим потомством заполонить затем весь камчатский полуостров…

Не встречал ранее никого он, так как со своих обильных рыбных угодий и не выходил. А ему ничего и не надо было. Пищи здесь у него вдоволь. Просторная зимняя берлога у него рядом …. И, ему сейчас было так невероятно радостно где-то там внутри, что он стал во весь рост и громко, чтобы все хаилинские окраины и здешние вывенские просторы слышали его по-настоящему медвежий рык. И, он громко, во всё свое горло зарычал:

– Ры-Рыу-Ру-у-Ры-у-у-у!!!!

– Ры-Рыу-Ру-у-Ры-у-у-у!!!

И, еще разок вдохнул полной грудью:

– Ры-Рыу-Ру-у-Ры-у-у-у!!!

И, это не был тот страшный животный рык, которым он недавно отпугивал стаю волков, которые хотели, отбить его от дикого оленя. Это был тот особой, только их языку понятный призывный зовущий его напарницу его рык. Это был рык радостной встречи и их случайного знакомства здесь на ледяноостровном теперь только их пространстве. Это был радостный рык долгожданной встречи единственной и верной только ему, преданной и любимой им и, вероятно теперь любящей его одного.

– Ры-Рыу-Ру-у-Ры-у-у-у!!!

Это был тот его призывной рык, который и ей ясно говорил, о том, что и она, вероятно, встретила здесь и теперь своего суженного на этих далеких и таких бескрайних камчатских хаилинско-вывенских просторах. Но, она еще ясно и не понимала этого, так как тот страх, который им обоим с братом Вехом внушила их мать, тогда по отношению к их отцу к Турлы. Она понимала, что такой громадный, что такой злой и этот дикий зверь при желании в клочья её разорвет.

А она также, еще не видя его, начала сильно втягивать в себя окружающий воздух, втягивать и так как, и он безвольно двигаться на тот его призывной звук, который теперь настоящей симфонической бесконечной музыкой звучал в её давно, навостренных на его восприятие ушах и он не был ей так уж и грозен, или даже страшен, а он казался ей таким привлекательным, таким призывным и еще по особому нежным и каким-то для неё родным. Мимо своей воли, забыв о внутреннем её давнишним животном страхе встреч с кем бы то ни было, шла она на тот призывный его весенний звук, который и у неё именно сейчас разжег сначала какое-то любопытство встречи со своим сородичем, а затем и тот внутренний ранее неведомый нам вероятно их медвежий хомминг, что она больше не могла себя остановить здесь на месте, чтобы самой ждать его приближения не делая ни шага по этому промытому вешней водой галечному берегу…

И, вот они уже видят друг друга. И как бы сейчас она видит облик своего брата. Затем она напрягает своё как и у матери близорукое своё зрение и она понимает, что это не её брат Вех, а кто-то другой. Но ей теперь все равно нисколько не страшно. Она только глубже и глубже вдыхает этот окружающий их камчатский воздух, она теперь и ощущает, и его сопящее дыхание, и даже слышит по земле его гулкие шаги, так как их гул теперь отзывается в её сердце, заставляя его призывно у неё там в груди учащенно стучать, что кровь ку неё приливает к её вискам и её мозг это мгновение начинает всё судорожно анализировать, сопоставлять, вспоминая и такого грозного её отца Турлы и её родную мать Олелей Большую, которая не раз, как теперь она была встревожена его приближением весной, но ничего не могла поделать, чтобы остановить его уверенные шаги к ней. Так как он здесь полный хозяин, здесь он настоящий властелин и властелин он не только над другими более мелкими зверя, но он в такие весенние моменты властелин и над нею её матерью и теперь вот над ней. И пусть она его не знает, и ничего о нём она не ведала, но теперь она поняла, что эта встреча и желанная для неё, и ей она необходима для продолжения рода её, что заложено глубоко внутри где-то на генетическом уровне в каждой земной твари, как это было ранее писано в Библии – Писании Писаний, чтобы ей еще выполнить то земное её особое здешнее предназначение, которое в нас заложено по самому нашему рождению, а может и ранее, так как умелой рукою самой природы спрятано где-то в невероятных завитках и свитках ДНК и нашей РНК, как этот удерживающий её брата Веха стальной трос скрученных и порезанных на двадцать шесть наших и её таких хрупких хромосом, и в какой из них двадцати шести находится тот регулирующий ген, который отвечает за наше размножение, а может они все вместе, как тот симфонический оркестр, когда удали из него один инструмент и не услышишь той особой за душу берущей тебя музыки, так и колебания в нашем теле всех этих двадцати-шести маленьких хромосом по весне, по времени когда нам семнадцать лет, выстраиваются в такой внутренний наш неостановимый хомминг, что ничто и никто не может юнца или молодую девушку удержать дома, что бы не звать её или его в путь и на поиск равного себе сородича.