Александр Северодонецкий - Медведица Умка Большая и её медвежата Вех и Олелей. Повесть о Килпалине К. В. художнике и человеке

Так и наши медведи здесь и сейчас только первый раз в этой бескрайней тундре встретив друг друга, ощутили где-то внутри такие сильные вибрации тяги друг к другу, там внутри испытав такую игру бурных своих чувству, что и природное чувство естественное для каждого индивида прежде всего страха, чувство природной боязни за свою жизнь, чувство угрозы тебе куда-то в них пропало и оно теперь покинуло их тела, лепя теперь уже что-то из них двоих божественно новое, как бы не земное, помогающее самой великой Природе предначертанное именно здесь не нами и не ими…

Они уже находятся на расстоянии тридцати метров…

Они ясно видят друг друга, и ей теперь как в мареве кажется, что это её родной брат Вех воскрес.

И он, и она глубоко, раскрыв свои у обеих черные ноздри, максимально глубоко вдыхают здешний так наэлектризованный невесть чем с их морозцем воздух, смешанный еще с чем-то им ранее обоим до этого момента их встречи и не ведомым. Они расширив свои ноздри оба вдыхают тот ядреный невероятно чистый без всяких техногенных примесей весенний здешний камчатский воздух, который, как им казалось, именно теперь и в эту минуту наполнен не земной радостью только их счастья и настоящей только их любви и, вероятно еще тем не передаваемым другим нашим космическим надприродным, надорганизменным особым счастьем созидание и даже творения новой жизни и творения того, что они вот так неожиданно встретились в этот теперь уже далекий исторический для многих 1992 год. Она глубоко вдыхала этот свежий воздух и она ясно теперь понимала, что он никакой сейчас для неё не опасный здешний плотоядный хищник, никакой он не жуткий и он не такой уж и грозный, а он теперь и такой по особому к ней нежный, и даже вот такой он ласковый…

И, он начал, принюхиваясь, одновременно осторожно приближаться совсем тихо ступая своими не обутыми, как у человека своими широкими лапами по гальке одновременно, приминая её в песок и стараясь даже не шуршать камешками, и этой округлой обкатанной не за один миллион лет здесь самой округлой как и наша Земля галькой…

А, она была сразу же очарованная особым с отблесками невероятных искр его страсти блеском его взъерошенной шерсти, она именно теперь была так очарована его такими круглыми бездонными глазами, она стояла на месте и покорно ждала, она ожидала, как ждут все самки в охоте только, прислушиваясь к каждому доносящемуся до неё теперь шороху, к каждому крику здешней пролетающей птицы или к взмаху крыльев того бесшумного здешнего на кустах сидящего филина, которого они сами и потревожили вот так исподволь вне своей воли, приближаясь друг к другу…

Она замерев на месте ждала, когда он прикоснется к её вздыбленному от страха загривку, когда он прикоснется к её напряженной спине и той, трепетной точке на её спине, куда она сама не могла достать своими короткими лапами, но куда хотелось ей, чтобы теперь он давил всем своим тяжелым телом…

И он, как бы, ведомый её таким ароматом, вдыхая теперь её всю, вдыхая так глубоко как можно, что шерсть у него у самого зашевелилась на его черном загривке не то от еще от животного обычного страха не ведомого, не то от показавшихся ей таких громадных размеров, не то от той страсти, которая у неё уже кипела внутри, изгоняя из тела и сам её первобытный страх и его остатки где-то там внутри, и быстро изгоняя всегдашнюю боязнь за свою жизнь на этой вывенской привольной землице…

Она, зачарованная его громадными размерами замерла в призывном ожидании на его особое и еще не понятного для неё действа.

– А он?

Он еще сам, не зная и не понимая, что же ему теперь надо делать, начал искать на её теле источник того загадочного запаха, который так привлекал его, и…

И, он начал вдыхать, и бесконечно вдыхать его с её еще не расправленных рыжих волос, он начал так её щекотать своим шумным дыхание и, еще прикасаясь к местами торчащих от страха волоскам, что по её телу прошла волна неостановимой дрожи, той нашей первой и естественной дрожь радости от не известности и еще дрожи познания всего мира и понимания самой сути нашей земной жизни. Теперь не понятная та её внутренняя мелкая и мельчайшая дрожь, которая не позволяла ей сделать хоть один шаг, чтобы убежать от него далеко и даже навсегда… А его теплый и шершавый язык так далеко и так теперь глубоко проникал во всю в неё, что ей хотелось от счастья не вероятно громко рычать и как бы кричать и по-медвежьи на него рычать, но она боялась потерять именно сейчас это её райское ощущение и кто не любил из нас, тот ведь не знает и не понимает, что же такое тот библейский и еще божественный рай и настоящий любовный наш экстаз. Описанный не раз и не два во многих и многих книгах. Тех книгах, которых она ни разу здесь на Вывенке и не читала, и не ведала она об их существовании, так как это было за пределами её понимания, и за пределами её здешнего нового для неё мироощущения. Ей теперь и здесь ни сама наша письменность, ни семиотика нашего русского и даже другого народа земного языка, ни другие условности нашей человеческой жизни нисколько не требовались, чтобы летом ловить ей рыбу, чтобы осенью ей самой находить ягоду, чтобы ей любить и еще быть такой здесь в бескрайней камчатской тундре любимой, а еще и, это наверное самое главное, чтобы в муках рожать и, уж затем нежно и самозабвенно не жалея своей драгоценной для них жизни заботиться, как любая мать о своём подрастающем поколении, в чем и было её земное здешнее камчатское, ветвейваямское и еще ледяногорское предназначение…

И она, только произнесла тихо буквально ему на склоненной к ней его круглое настороженное, как и всегда ухо такое теплое и такое призывное:

– Ри-у-Ры-у-Ры-е! Ты мой! Рыжы-Рыжый!

А он, ничего не понимая громко сопя ей ответил:

– Рыу! Да! Я Ры-Рыж! Я Рыжы-Рыжый! Ри-у!

И, для неё это было какая-то не земная, не здешняя, не вывенская песня истинного мгновения того не передаваемого женского только её здесь и в это мгновение счастья, у неё теперь и сейчас был долгий романс счастья их нынешней весенней такой случайной, а может и нет встречи…

А, ему теперь было так тепло и еще так сладко, когда он нашел, на её теле ту единственную точку, когда он с трудом нашел то укромное место и особое местечко, где весь этот привлекательный запах мог не ведомо и как вмещаться, поглощая всё его внимание, поглощая буквально всего его… И, ему было теперь так радостно и еще так весело…

И, он…

Он весь изнутри, как бы поднапрягся…

Он даже в этом мгновение привстал на задние свои сильные лапы, чтобы показать весь свой невероятный для неё рост и, она увидела тот его сверкающий красный огненный давно перенапряженный от ожидания внутренний рубин, который теперь привлекал и её своим не обычным ароматом, привлекал её той своей не передаваемой божественной аурой. И она, повернув голову влево, еще принюхиваясь к нарастающему запаху, вытащив свой горячий язык лизнула его, ощущая, как по его телу передается её та внутренняя никем не видимая мелкая дрожь, первая дрожь полной их неизведанности здешнего познания ими великого и бесконечного для многих из нас мира, познания своего умения и, вдруг пришедшего к ним обоим, осознания своего по-настоящему мужского и женского существа и естества, и по его коже первая такая же как и у неё мельчайшая дрожь каждого торчащего во все стороны волоска их вечной медвежьей любви, которая начинала именно в эти мгновения рождаться здесь и сейчас между ними двоими.