Александр Северодонецкий - Медведица Умка Большая и её медвежата Вех и Олелей. Повесть о Килпалине К. В. художнике и человеке

И им этот окружающий мир был теперь не нужен и нисколько не опасен, какой бы злой охотник не выцеливал в них из своего пусть и дальнебойного такого черно-вороненного карабина, пусть и супернового, и супердорогого, и супернавороченного даже с лазерным, тем невероятно метким его прицелом.

Им двоим здесь теперь и сейчас все нипочем, здесь и сейчас существовали только он и она. Здесь только их страсть и их любовь в таком вот единении и могли, и рождали новую земную медвежью жизнь, чтобы следующей весной все вновь и вновь повторялось, как и вращение самой земли и Луны, и даже Солнце вокруг земли или наоборот. Да, это и не важно для душ любящих, для душ так еще и страждущих!…

А затем, он смазанный её сладкой слюной легко погрузился и весь растаял в её внутреннем разогребом до самого жара тепле, в её обильной давно выступившей не вероятно для него пахучей влаге, он тогда легко погрузился и растаял в её еще никем другим здесь не изведанных глубинах, чтобы через секунду залить её всю изнутри тем вулканическим здешним северным огнем его медвежьей ранее неутоленной любви и настоящей его медвежьей страсти…, той вероятно животной страсти, которой давно была пропитана вся его коричневая шерсть и, которую вероятно и мы люди сами ощущаем, погружаясь в такие не познанные глубины любви и нашей страсти, одновременно отрезая себе все пути отступления, отрезая на раз все пути возврата и еще повторения таких мгновений, которые и бывают только раз в жизни, тогда в твои семнадцать или в двадцать три года, а может и позже, когда сам надприродный хомминг не завладеет всем твоим существом, всем твоим сознанием и еще твоим миропониманием.

Они теперь слились здесь на ручье Ледяном в той их медвежьей вероятно настоящей животной страсти, которая так легко теперь у него льется из всего его тела, вызывая у неё, как у той собаки такой внутренний мышечный спазм, который сжимая его всё сильнее и сильнее, пыталась выдавить без остатка всего того, что он так долго почти три года копил здесь на ручье Ледяном для неё одной, еще не зная её и не понимая, что она где то рядом и живет, и еще существует…

Ей теперь и сейчас было невероятно и тепло, и одновременно радостно, еще и осмысленно, после той ранневесенней этого же года потери своего брата Веха. Она поняла и, там где-то внутри ясно она осознала в эти радостные для неё мгновения, что она ни на какие её невзгоды и горести, ни на какие земные причины самой Природой здешней предназначена быть земною Матерью, она должна быть продолжательницей их медвежьего рода большого, их не ею созданной программы продолжения рода всего живого.

– А ей?…

Она вдруг поднялась над этими бескрайними просторами, как тот свободолюбивый сокол камчатский красно-книжный кречет и теперь летела она, и теперь она парила озирая, и места эти, и края эти привольные, выражая своим громким и радостным рыком все свои эмоции и все свои желания в том её громком взволнованном сопении от нахлынувших на неё новых и неожиданных эмоций и новых её впечатлений. Теперь и мир, и всё её окружение стали иными, стали ей такими родными и желанными, как и этот рыжий ею, встреченный её теперь друг и даже любимый и желанный медведь имени которому ни она ни мы еще и не дали…

И она теперь, по-настоящему парила высоко над сопками, понимая, что это её настоящая медвежья здешняя жизнь, что это её ледяной здешний земной весь простор, что она еще и безмерно счастлива сегодня, и сейчас, и теперь никакие лютые морозы, никакие злые люди и никакие даже не вероятно опытные охотники ей нисколько не страшны, ей не помешают самой здесь у горы и на горе Ледяной созидать и рожать, жить и не раз и не два по весне, когда и желудок твой пуст, а всё же ждать вот таких случайных для неё радостных и неповторимых её встреч.

Она теперь и сейчас ясно осознала, что она давно была готова стать матерю, и что она, как та разъяренная львица будет неистово защищать и её, и его нынешнее ледяное здешнее горное пространство…

Она будет всегда страстно и до остервенения защищать то великое их здешнее Камчатское пространство, которое сейчас дает жизнь в утробе её их медвежьему, еще не рожденному, но уже в её теле зародившемуся новому медвежьему поколению, чтобы даже по ту сторону мироздания, может там на далеких небесах восторжествовала и её мать Умка Большая, и еще, чтобы сюда вернулся может в другом облике и Вех – брат её любимый и ею обожаемый.

А он, этот Рыжий медведь только удовлетворенно постанывал от заполнившей его радости и, той легкой легко им переносимой боли, с какой она сжала его всего глубоко, погруженного в неё. Он буквально чуть-чуть постанывал, желая еще и еще раз за разом скользя погружаться в неё и дальше ощущать её волнообразные абсолютно для него безболезненные и даже как-то щекотные ритмические спазмы, которые, как здешняя бурная река на перекате щекотали его облезшее брюхо и, ему было так не по-земному теперь тепло и по-детски уютно щекотно, ему было не по-земному радостно, что он сейчас познал всю здешнюю ледяногорскую жизнь в её том райском не обычном волшебстве, во всех её не ведомых ранее ему здешних не вероятно твердых скальных глубинах, во всём её земном и здешнем речном, каждый день изменчивом разнообразии. И, был ли это их медвежий вдруг к обеим пришедший ни откуда хомминг, ему не нужно было это ни осознавать, ни даже придумывать научное определение ему, чтобы раз за разом наслаждаться и так ему радоваться. Он сейчас, будучи сейчас в неё всю погруженным, был по-своему по-медвежьи счастлив и безмерно рад, что видит вот сейчас её, что живет рядом с нею, что дышит одним с нею этим леденящим душу его чистейшим воздухом и он, движется в одном потоке реки здешней с нею одною и еще такою юно трепетною.

И он, от нахлынувшей к нему нежданной радости совсем не злобливо, порыкивал, как тот наевшийся малыш на животике мамы Умки Большой:

– Ры-у-у-у!!! Ра-у-у-Ра-до-Ра-до-сть!!!

И, это его безмерное и безграничное счастье, как бы тихим эхом отразилось от абсолютно вертикальных склонов горы Ледяной и, понеслось над долиной реки Вывенки и ручья Ледяного, куда-то далеко в долину или даже в само Берингово море и во весь Тихий здешний океан, а может и в безмерный и бесконечный Космос, который его окружал теперь всюду и везде, преображая его в эти минуты и делая его теперь вовсе другим и для неё, и для самого себя.

И, его отраженное от здешних гор:

– Ры-у-у-у!!! Его-Ра-у-у – Его-Ра-до!!! Его-Ра-до-сть!!!

И, не умело, первый раз соскользнув с неё, он так здесь присмирел и даже как бы на своих задних лапах присел, придавленный к здешней земле нахлынувшим на него нежданным счастьем этой их встречи, счастьем истинной медвежьей любви и тем невероятным весом, который был теперь в нём самом.