Александр Северодонецкий - Медведица Умка Большая и её медвежата Вех и Олелей. Повесть о Килпалине К. В. художнике и человеке

За короткое и быстротечное, как здешние горные реки лето Вех и Олелей быстро росли и набирались сил на речке Тылгаваям и Пылгаваям на здешней красной невероятно жирной рыбе, которую они с помощью, примера мамы, легко научились ловить на перекате возле рыбалки самого знаменитого Килпалина Кирилла Василевича, самобытного художника из не далекого и еще неведомого им села Хаилино. Со временем, ближе к осени у Веха шерстка стала, как смоль черной, с едва заметной серебринкой на её кончиках, а у Олелей она была такой-же как и у мамы её светло-коричневой, даже можно сказать соломенной и её теперь трудно было заметить среди осенней пожухлой травы, которая давно уже от первых августовских здешних заморозков подсохла и, Олелей легко сливалась с её колебанием при своем плавном движении в безбрежном мареве не высокой здешней травы, встречающейся в прогретых солнышком ложбинках. Иногда и мать медведица Умка Большая не могла понять, где же теперь её дочь Олелей. И только, подав призывный звук: РрРр-Ру-Рр-Ру-Рр-Ры! и еще РрРр-Ру-Рр-Ру-Рр-Ры! и еще РрРр-Ру-Рр-Ру-Рр-Ры!

В ответ, она слышала только из, колышущегося под порывами ветра разнотравья Ри-Ру-Рии!

И легко, наведя, как настоящие локаторы свои слегка округлые уши на исходящий из травы звук своей малышки Умка Большая с большим трудом определяла, где же её дочь Олелей на самом деле находится сейчас, так как от рождения она сама была близорукой и с трудом видела четко, и ясно дальше чем десять или двадцать шагов от себя. Да ей и не требовалось так далеко видеть. В остальном же ей помогало её обоняние. Громко втянув струю воздуха через свои черные ноздри она могла безошибочно определить где их добыча, и что это – табун ли здешних северных оленей, или одинокий лось с громадными рогами или даже вонючая не мытая росомаха, а то и падаль кем-то из хищников ранее припрятанная ими в тундре до лучших времен…

Это лето для всего семейства прошло довольно быстро в её постоянном поиске здесь корма для себя и для них – её таких игривых деток. И, еще лето прошло в их бесконечной детской игре на каменистом берегу реки Пылгаваям.

Ранней осенью, а это время года она любила больше всего на свете Умка Большая обходила на Тополёвке свои большие угодья. Где кислую, не прибитую первым морозцем такую витаминную рябинку схватит, а где среди зарослей кедрача и ольховника, оставшуюся, как хорошее вино в бутылке, разогретую здешним скудным солнцем довольно мягкую морошку языком своим сорвет, а то и подмороженной ранним утром сочной, тающей во рту голубикой полакомится, слизав своим шершавым языком её с не высоких веточек, обильно усыпанных круглыми синими ягодами вместе с зелеными округлыми яйцевидно-овальными зелеными листьями, которые, как и сама ягода богаты здешними тундряными витаминами, микроэлементами, которые ох как ей теперь нужны на долгую-предолгую здешнюю камчатскую зиму. И, все это она делала сейчас как-то инстинктивно, нисколько не ведая о тех особых и нужных ей и её детям витаминах и макро- и микроэлементах, которыми были наполнены и эти сочные сизые ягоды голубики, красящие её черные губы и красный язык, и эти маленькие её листья, легко проглатывая всё смоченное её самой по себе льющейся на эту легкую кислинку слюной. На закуску она сегодня решила съесть пару коричневых шишек кедрача, тщательно разжевывая их своими крупными зубами, чтобы белое жирное смолистое с ароматом кедрача их августовское молочко наполнило её рот и затем наполнило бы всю её особым ароматом и благоуханием этой летней радости, благо на сопке их этих шишек было довольно много. Широко, раскрыв свои округлые черные ноздри и глубоко вдохнув августовский свежий воздух Умка Большая ощущала, что уже дело близится к здешней длинной зиме и, надо бы ей теперь побыстрее запасаться побольше жирком, чтобы легче было здесь перезимовать всем многочисленным её семейством.

И ей ведь надо, не столько себя накормить, она уже еще к августу нагуляла сантиметров пять жира под своей кожей, который легко перекатывался при её беге по кочкарнику или бегу по берегу здешней реки. Этого запаса жира с избытком должно хватить ей на долгую здешнюю зиму, а надо было ей еще сына Веха и дочь Олелей накормить своим жирным молоком, которое они будут по очереди пить вероятно всю эту зиму. Олелей та более умная и смышленая, а Вех всё только бы играл и больше сам. Он постоянно ленится и не хочет учиться ловить на перекате вместе с ними здешнюю красную рыбу.

Олелей сама себя часто спрашивала:

– Как же он будет зимовать?

Снова не будет спать сам и, вероятно длинной и холодной зимой не будет давать ей матери отдыхать после таких тяжелых трудов этого лета. Ей и самой надо еще не много нагулять спасительного жира, чтобы своим теплом обогревать своих обоих несмышленых еще детей в их просторной обустроенной ею медвежьей берлоге.

По-особому, по-матерински, оберегая Веха и Олелей, она этим ранним летом впервые в своей жизни не подпустила к себе крупного самца Турлы, который настойчиво добивался все лето её нежного расположения давно, учуяв такой привлекательный её запах, исходящий от её жирного и упитанного к осени тела.

– Разве Умке Большой было этим летом до своего верного друга и еще до своего напарника?

Раньше у неё каждую весну было по одному медвежонку, а этой весной вот родилось, аж два. А их ведь необходимо каждый день накормить, обиходить, еще уследить за их постоянными детскими проказами здесь на берегу быстрой реки Вывенки и её многочисленных притоков. Этих, два малых рта надо не только накормить, но также и защитить, от острых зубов даже того самого же их отца Турлы. А сила у Турлы была не вероятная. Он мог в мгновение ока, разозлившись разорвать её сына Веха или дочь Олелей, буквально в безжизненные клочья, несмотря на то, что в их жилах текла и его красная кровушка, но уж такова дикая его порода и медвежья сущность, что весной, когда живот у него сильно подтянут к их позвоночнику, а северные олени пасутся еще где-то далеко, он не прочь утолить свой голод чем угодно.

Кроме своей семьи этим летом она часто видела на берегу еще не старого худощавого, как и все здешние коряки художника Килпалина Кирилла и, старалась пройти в это время кружной тропой к берегу ручья, чтобы не тревожить старого художника и опытного охотника-промысловика, не жалевшего за свою жизнь здесь ни одного встреченного им медведя или медведицы, а то по осени и их не смышленых за лето подросших на её молоке медвежат.

Как-то она решилась из-за извечного своего медвежьего любопытства, а может что была близорука и решила подойти на привлекательный запах вареного мяса, который звал её таким новым ароматом, когда сам художник стоял у мольберта у своей землянки, а его жена Дарья в это время готовила наваристую похлебку из здешней оленины в круглом чугунном казане и для заправки, поджаривала лук на сковородке на очаге чуть её наклонив. От небольшого костра, обложенного давно, потрескавшимися булыжниками шел по ложбинке сначала, пугающий медведицу сизый дымок, говорящий о горении, чего она с детства боялась и одновременно вместе с дымком шел еще тот не обычный и, привлекающий нас запах жаренного лука и давно, тушившегося в висевшим на треноге круглом казане мяса августовского упитанного оленя, которое давно уже хорошо упрело и ждало только повеления художника к вечерней трапезе. Но, пришедшее ниоткуда, как всегда не вовремя, вдохновение и не обычный вечерний закат был таким насыщенным, а облака расположились так интересно, что осматривая небо, Кирилл Васильевич быстро взял свои давно истертые о шероховатый подрамник кисти и старался в одно мгновение на своём импровизированном мольберте запечатлеть, окружавшее его теперешнее вечернее предзакатное небо с теми сказочными лучами Солнца здешнего, которое было таким особым. Оно ведь даже летом нисколько не грело эти края, не говоря уж об ранней осени или об весне. Часть картины в самом низу была у него, как бы уже была и готова. Это был её новый и верный теперешний друг старый медведь Турлы, занятый на перекате ловлей, выпрыгивающей из потока воды рыбы. И, смотря на эту застывшую, буквально чуть-чуть не оконченную картину Умке Большой казалось, что вот сейчас лапы её друга Турлы легко и плавно прикоснуться к водной глади и крупные, холодные брызги полетят не только в самого художника, но и смочат её за лето сильно выцветшую шкуру, и, ставшую за это лето такой светло-коричневой, одновременно обдавая её чем-то родным и близким, так как теперь она не видела той в нём весенней и голодной рычащей агрессивности и к себе, и к своим малым детям, которая была у него такого голодного ранней весной. Сейчас его брюхо было полно свежих брюшек здешней красной рыбы и под его дубленой ветрами и здешним Солнцем кожицей жирка скопилось не меньше чем и у неё, и естественно его злой звериный характер к осени как бы изменился, он стал как бы менее строгим и менее взыскательны, и естественно для неё менее грозным.