Александр Северодонецкий - Медведица Умка Большая и её медвежата Вех и Олелей. Повесть о Килпалине К. В. художнике и человеке

Жена же охотника и художника Дарья Петр Кайдаовна повернулась на шум смятой сухой ветки под мягкой лапой Умки Большой и, громко буквально крича ему на ухо предупредила Кирилла, у которого и слуховой аппарат уже молчал, так как батарейка села. А та, что он в письме ждал, ему из Камчатского краевого музея еще не прислали, да и скоро ли пришлют, если так работает сегодняшняя почта.

Сегодня по профессии охотник-промысловик и в душе художник Кирилл Васильевич не собирался её убивать – мяса оленины давно засолено на зиму достаточно, привезли из частного табуна вчера на лодке, а вот попугать по-настоящему, обнаглевшую надоедливую соседку нужно ему обязательно. Не раз ночью она приходила со своим прожорливым выводком и все вешала на его юкольнике опустошала от только что вечером, развешанной и выпотрошенной женой его Дарьей рыбы. Собаки же уже гурьбой ринулись на новый для них звук и резкий приторный, смешанный с рыбьим запах дикого зверя. Особенно усердствовал старый одноглазый Бим, смелый черный пес, который легко перепрыгивал через склоненные к земле ветви кедрача и, в мгновение ока был уже за спиной старой медведицы громко облаивая её, привлекая и других собак своим таким собачьим усердием. Правый глаз у него не видел, так как был поражен уже старческой катарактой. Саму Умку Большую он практически и не пугал, а теперь больше даже раздражал её его неостановимый громкий лай из-за её спины и она всё-таки боязливо оборачивалась и уворачивалась на своих черных похожих на человека лапах, подняв свой вздыбленный коричневый десятисантиметровый загривок и, все же оглядываясь на заливистый и громкий лай Бима, так как естественно она не желала, чтобы его острые зубы укусили её короткий хвостик, которым она почему-то так дорожила. Он ей как бы и не нужен. Но вот боязнь, что его зубы вопьются в него в ней присутствовала. Две другие маленькие лаечки Курда, Вира вообще её сильно не волновали, она буквально одним своим острым когтем могла их легко приклеить к здешнему бесконечному коричневому ковру тундры, расстилающейся вокруг бугорка, на котором состоялась теперь их нынешняя неожиданная встреча.

В это время художник Кирилл Васильевич, уже вынес из землянки свою старенькую и хлипкую двустволку, цевье которой с трудом непонятно и как крепилось к самому её стволу и, не спешно, зарядив один бронзовый патрон с дробью два нуля, решил слегка попугать Умку Большую, чтобы она больше сюда к его землянке на Тополевку не приходила. Он прицелился ей в левое ухо, рассчитывая, что маленькая дробь по настоящему не ранит её, а только слегка попугает и, навсегда отвадит её от его не высокого юкольника, где её действительно не смышленые малыши повадились по темным ночам срывать уже готовую выловленную им и потрошенную его женой Дарьей рыбу. И они ведь хитрецы, выбирают с юкольника только брюшки горбуши, да еще и пожирнее с которых жир сам капал на землю, легко обозначая им самые жирные образцы. Вначале Умка Большая краем глаза увидела только сизый дымок у круглого ствола его ружья 12 калибра, затем до неё докатился звук выстрела: Бах-бух!_Бах-бух! …и через мгновение её левое ухо обожгло нестерпимой болью и через мгновение ощущение резкого удара в левый глаз, испытанная при этом боль была в несколько раз больше, той боли, которую она испытывала ранее. Боль была такой силы, что Умка Большая, подняв свою тяжелую голову грозно оскалив длинные зубы на всю здешнюю тундру зарычала:

– Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!!… – Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!!!…

И, от окружавших это место далеких гор пошло буквально через минуту или две отраженное от близлежащих гор эхо:

– Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!!… – Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!!!…

И, вновь эхо:

– Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!!… – Ры-ры-Ру-ры-Ру-ры!!!…

И, буквально ничего больше, не видя от боли в левом глазу и, теперь без страха наступая на белых маленьких лаечек еще продолжающих беззлобно, на неё тявкать, повернулась и в развалку интуитивно побежала по тропинке к глубокому, заросшему березняком и кедрачом распадку, неся с трудом свое отяжелевшее от жира к осени мускулистое тело, чтобы затем скрыться в большой траве, поросшей вдоль ручья и затем спокойно отлежаться там, покуда пройдет эта нестерпимая боль в её левом ухе и в её левом глазу. Из её левого уха, разорванного мелкой на зайца дробью в клочья капельками бежала алая кровь, и она по-звериному по-дикому оскалилась на запах своей же собственной прямо на её волосках сворачивающейся крови. Да, ведь она уже давно не ощущала запаха свежей крови, кроме красной рыбы в её рационе с весны не было вот такого медвежьего деликатеса – как свежее мясо оленя или другой крупной здешней дичи.

Она помнила, как это было далекой этой весной, когда она еще голодная после длинной зимы уже не могла давать молоко своим пушистым малышам, так как сама нуждалась в корме и вот она, взобравшись на вершину, поросшей кедрачом сопки и, осмотревшись, ничего не видя из-за тумана, резко втянула в ноздри свежий еще слегка морозный чистый здешний воздух, чтобы понять, куда же ей теперь направиться. И так, повернув голову несколько раз в разные стороны, она поняла, что наверняка надо идти ей теперь на северо-запад. Через полтора дня пути, она заметила, в защищенной высокими сопками долине, еще на довольно плотном снегу, пасущийся вероятно двух тысячный табун оленей здешнего Хаилинского совхоза «Корфский». Сначала, она резко втягивала в себя этот ядреный ранневесенний воздух, чтобы уловить то единственное направление, откуда шел такой вот еще не понятный ей и одновременно манящий её аромат и пугающего её дымка от костра и очага, и, как бы от тухлой рыбы, а еще от жаренного не обычного запаха свежего мяса. А затем, взойдя еще раз на не высокий бугорок, с которого-то и виднелась большая раскидистая долина реки Тылгаваям и теперь здесь от её зоркого взгляда не ускользнуло ничто: ни круглая коричневая юрта оленеводов, расположенная на высоком левом берегу далёкой реки Вывенки, ни сваленные возле деревянных нарт мешки с продуктами и другой хозяйственной поклажей, ни сами ярко одетые довольно еще молодые и безусые оленеводы в коричнево-красных коротких, расшитых только им одним ведомыми узорами умелыми мамушками бисером весенних кухлянках с острыми пареньскими ножами в их кожаных ножнах из здешней тихоокеанской толстой нерпичьей шкуры акибы или даже морского здешнего волка и, не ускользнули от её зоркого взгляда, и эти черные маленькие лайки, которые всегда так ей мешали выслеживать оленей или особенно их не так давно, рожденных таких же, как и у неё детей и не смышленых их любимых таких беззащитных каюю. Видя всё это, она уже предвкушала себе такой сытый обед только, сглатывая обильную слюну, которая заполняла весь её пересохший рот, так как с осени в нём с самой осени с ноября до этой ранней весны не было ни одной росинки, а её давно, запавший живот всё подтягивало и подтягивало, и одновременно она понимала, что своих ещё несмышленых Веха и Олелей сейчас именно днем подводить к табуну никак ей нельзя, так как те из-за своей не опытности и детской несмышлености, могут только вспугнуть всех этих тысячных взрослых оленей, тем самым, помешав ей в охоте на них, да и сами довольно бдительные оленеводы не будут нисколько церемонится ни с ней, ни тем более с её несмышлеными малышами, защищая свой большущий табун.