Максим Лист - Слайд-шоу

Подумай сам, и мужчина, и женщина сотворены природой… – Слава сделал паузу, будто давая возможность подумать, – одним и тем же мастером… И если ты считаешь, что женщина – настоящий пример идеальной красоты, наивно полагать, что из рук того же мастера вышел никуда не годный мужчина. Может, всё же дело в том, как на них смотреть?

Рома не ответил.

– Возьми, к примеру, Витрувианского человека, этот рисунок до сих пор продолжает оставаться образцом пропорций, так называемого золотого сечения, и изображён на нем, как ни странно, мужчина, а не женщина.

Все значимые скульптуры, так или иначе, обращены к мужскому телу: старики, атланты, мыслители, юноши, мальчики, писающие мальчики, ангелы и ангелочки, великие императоры и просто боги! Живопись тоже сопряжена с мужским телом, и если не доминирует, то смело занимает половину всех сюжетов.

Рома молчал.

– Тема красоты в искусстве – главная тема. Не было бы красоты – не появилось бы и искусство, нечего было бы воспевать.

– Все эти «скульптуры» мне казались не больше, чем простым украшательством… – все-таки вставил Рома.

– Украшательством? – Слава добродушно усмехнулся. – Ты хоть представляешь, сколько труда и времени требуется, чтобы высечь из твердого холодного камня то, что ты только что назвал украшательством? И неужели ты всерьёз полагаешь, что художник забыл перед этим подумать, на что ему потратить собственные ресурсы?!

Так что, если ты смотришь на пятиметрового «Давида» будь уверен: Микеланджело, приступая к работе, выбрал самое красивое из того, что видел или мог представить, и этим красивым оказался обыкновенный юноша с плавными и упругими мышцами, а не девица с четвертым размером груди, и мир с ним согласился!

– Ты хочешь сказать, что мужская красота… красивее женской?

Слава сел напротив, медленно положил растопыренную ладонь на мужской журнал, словно на Библию, и опять усмехнулся.

– Я слишком долго и прилежно изучал искусство, чтобы делить красоту на подразделы – она либо есть, либо ее нет. «Спящая Венера» Джорджоне, «Даная» Корреджо – они женщины, и они прекрасны – это неоспоримо. Наличие красоты – вот что должно интересовать зрителя, остальное – детали. Например, Никола Пуссен, Рубенс знали толк в женской красоте, а Караваджо и Жерико – в мужской, но кто из них более талантлив? Чьи картины лучше? Такие вопросы абсурдны и несостоятельны. Искусство должно трогать за живое и оставлять место для амбивалентности восприятия. Только так можно расти.

А если ты намерен, как во времена благочестивой инквизиции, прикрывать бетонным фиговым листочком отдельные части тела на мраморных шедеврах предыдущих эпох, то сам уподобишься той самой инквизиции или фашизму. Такой избирательный вкус – верный признак полного отсутствия вкуса, и тебе как будущему художнику стоит об этом подумать.

– Сначала я полюблю мужское тело, а потом стану педиком? – недоверчиво буркнул Рома.

– А Леонардо был гомосексуалистом?

– Не знаю… какая мне разница!

– Вот именно! Нет никакой разницы, одни утверждают, что он был таковым, другие говорят – не был, это досужие сплетни, и не больше. В любом случае боготворят не его, а его творения, и такая ли уж большая разница, как ему удалось оставить после себя богатейшее наследие?

– Может, он просто один такой…

– Леонардо – точно один! – снова усмехнулся Вячеслав Андреевич. – Но великих людей искусства отличает, прежде всего, широта взглядов, они не мыслят тоннельно, как обыватели в своих норках. Далеко не все из них возносили мужской эталон красоты, но они как минимум не боялись этого. Сальвадор Дали, Сергей Эйзенштейн, Фредди Меркьюри, Рудольф Нуриев – это прежде всего гении, поднявшие область своего творчества на недосягаемую высоту, а обсуждение того, какими они были людьми и кого предпочитали, выглядит жалко и лишь подчеркивает пропасть, которая отделяет тебя от их таланта.

– Ага, значит, все-таки мне надо стать педиком, если я тоже захочу известности? – шутливо хмыкнул Ромка. Его боевой запал уже прошел. Осталась лишь неловкость от всего этого разговора.

Слава тоже рассмеялся.

– Сначала я успокою тебя, что никто не заставляет тебя быть педиком, как ты выразился. А теперь разочарую: далеко не все педики стали великими, и одного твоего желания, скорее всего, окажется недостаточно. Но я разочарую тебя ещё больше: решение стать педиком невозможно принять – ты или им являешься, или нет. И уж точно, само по себе оно никак не подвигнет тебя на свершения.

Хотя некоторые и утверждают, что именно нереализованная или деформированная сексуальная энергия мутирует в великое творчество, но эти суждения лишь на уровне кухонной статистики и прямолинейных домыслов; в таких пожизненных экспериментах я бы не хотел участвовать и не рекомендовал бы никому.

Так что можешь быть спокоен, лицезрение мужской красоты – это не только не приговор, но и вообще, в принципе, не имеет ничего общего с твоими сексуальными желаниями и потребностями. И если ты долго и пристально станешь разглядывать статую Аполлона под песни Элтона Джона, геем ты все равно от этого не станешь, а вот житейскому гуманизму, творческой свободе и даже терпимости это, пожалуй, может тебя научить.

Художник признаёт право красоты быть такой, каковой она является; он не навязывает, он лишь как бы подсвечивает её. А вешать ярлыки и те самые фиговые листочки – это удел диктатуры и её бесчисленных филистеров, существующих лишь для размножения и, как следствие, для оборонной мощи государства.

А вот педики не размножаются, увы, и для государства они с этой точки зрения бесполезны. Более того, любая неудовлетворённость, в том числе и сексуальная, всегда грозит стать революционной: они одиноки, несчастны и решительны. И что опаснее всего, большинство из них вовсе не раскрашенные косметикой женоподобные личности, как учит нас пропаганда, а напротив, брутальные и мужественные самцы; им нечего терять – они без раздумий первыми пойдут на баррикады, а массы любят решительных вождей. Одного этого достаточно, чтобы догадаться, откуда веет тюремный холодок ответственности и внушаемая «народная» нелюбовь.

– Ты хочешь сказать, что все революционеры были пе… – испуганно удивился Ромка, запнувшись о последнее слово.

Вячеслав Андреевич рассмеялся.

– Рома, с тобой опасно иметь дело! – шутливо заметил он, погрозив пальцем. – Давай лучше вернёмся к искусству…

– Нет, ну правда, интересно… неужели так было всегда?

– О, это очень сложный и запутанный клубок, и если разматывать его, то проще начинать не с начала, а с конца, – охотно отозвался Слава, заметив заинтересованность и перемены в Ромкином настроении.