Анна Таволгина - Гора ветров

Но та женщина вновь и вновь вставала в дверях. Дикий стыд пронзал Таню, и все оборачивалось в совершенно другом, ужасном свете, она вскакивала с места, шла куда-то, пытаясь избежать, сбежать, держаться подальше от тех мест, где могла бы встретиться с Инкой. И они не встречались.

Несколько раз она заходила к Даше и там ей были рады. Валерка бросал взгляд исподлобья и вываливал к Таниным ногам груды видавших виды машинок, Даша улыбалась. Девочки взахлеб беседовали о том и об этом, и темы не иссякали: о школе, друзьях, книгах, картинах, фильмах.

Даша рассказывала о своей семье. Таня – никогда. Ей не хотелось врать новой подруге, как не хотелось говорить и простой правды. Зачем? Она была уверена, что Даша не поймет. И все бывало просто замечательно до того, как они расставались, когда в один момент бесследно гасла Танина улыбка, а внутри открывалась холодная и безнадежная пустота.

С Инкой они знали друг друга сто лет, и в их отношениях не было много слов. Беготня, игры, проказы, драки с мальчишками… Объяснять ничего не требовалось, и всегда находилось чем заняться. Инка была неотделима от картинки вокруг. Крепкая, со светло-русыми выгоревшими на солнце волосами и правильными чертами, сложенными в открытое и простое выражение. Их дружба была как солнечный свет. Или воздух. Они были Инкой и Танькой. А что еще?

Они не виделись неделю. Когда Таня думала об Инке, она улыбалась. Но не замечала, не знала об этом.

Лысый вошел в гараж тихо, сплюнул у ворот, не говоря ни слова, уселся на корточки и закурил. Саша коротко глянул. Белобрысый недомерок с рябым, загорелым, подвижным, как ртуть, лицом криво ухмыльнулся в ответ. В бесконечных ужимках его лица прятался холодный взгляд неправдоподобно светлых глаз.

Они жили на соседних улицах, ходили в одну школу, обретались и обтирались рядом. Делили незатейливую жизнь, которая довольно рано показала, что от Лысого лучше держаться подальше. Уличение его в подлянке и честная победа в драке не давали ровным счетом ничего. Он ускользал и выворачивал все наизнанку, виртуозно манипулируя и творя власть. Саша не поддавался, имея результатом видимый нейтралитет.

Лысый курил. Саша молчал.

– Где братан?

– Я знаю? Че надо? – Саша в упор посмотрел на него.

Лысый сплюнул на пол и глянул на Сашу с затаенной ненавистью и издевкой.

– Полегче, братан.

– Я тебя не звал.

– Оба-на!

Сашино сердце неприятно екнуло. «Что ему надо? Я ничего не знаю. Дурак Ванька. Спокойно. Сейчас сам все выложит… Мое дело – сторона». И продолжал молчать.

– Ну че ты, че ты… – тихонько засмеялся Лысый. – Не звал он. Знал бы – звал бы…

«Вот оно, сейчас».

Лысый глянул в Танин проулок.

– Как у тебя с этой-то? В натуре, не выгорит у тебя нихуя.

В глазах у Саши потемнело, кулаки сжались, и он уже повернулся приложить Лысого башкой к гаражным воротам. Но на мгновение задержался, и Лысый знал эту его манеру. Он переступил в сторону, снова уселся на корточки и не спеша потянул новую сигарету из пачки.

– Ну че ты, братан. Да узырил я все, прям с первого ряда, – он скабрезно хмыкнул.

«Гонит, что-то ему надо», – подумал Саша и ошибся. Потому что ничего другого от него Лысому сегодня было не надо.

– Позырил бы, как она на Инкиного папашку вешалась! – Лысый с удовольствием заржал, откровенно наслаждаясь произведенным эффектом: никогда еще он не видел такого лица. Овчинка явно стоила выделки. Чиркнув спичкой и с удовольствием прикурив, он поведал всю сцену в деталях, как ему посчастливилось увидеть ее из-за забора через открытую дверь мастерской. Интуитивно воздержался от выдумки, чем сильно выиграл в правдоподобии. И знал, что делал: узнав все со слов Лысого, невольно, Саша увидел это «все» его глазами.

На мгновение мир померк. Он опустился на табуретку. Все чувства были на лице, бесполезно скрывать. Сколько-то он просидел так, потом поднялся, приблизился к Лысому вплотную, нагнулся и рванул его за майку вверх. Тот продолжал тихонько смеяться и размахивать сигаретой. Саша дернул ее из пальцев.

– Ну че ты, че ты, – продолжал веселиться Лысый. Быть «приложенным» случалось ему не впервой.

– Послушай, ты, – Саша приблизил лицо к бегающим смеющимся глазам. – Тебе повезло, если я первый, кто это услышал. А если услышу еще, то молчать, кто обчистил тот дом, не буду. Сечешь?

– Санек, да ты охуел. Там твой братан на шухере стоял!

– Вали отсюда.

– Охуел на хуй… – Лысый покачал головой, постучал грязным пальцем по виску и убрался.

Саша стоял, опершись на верстак. Злость на Лысого схлынула мелкой волной. Он не видел Таню за эту неделю ни разу. Инкин отец. Он представил склоненную в капот спину, руки в масле, лицо, глаза. Молчит все время. Хороший мужик.

Он убил бы его.

Саша уселся и долго сидел так. Сначала думал о себе. Потом про Таню, мать и Ваньку. И снова про Таню. Не думать о ней было невозможно. Думать о ней было больно. Так же больно, как про мать и Ваньку. Но сильнее. И это неловкое чувство как-то странно знакомо. Он только забыл… Что-то такое… Что-то там, где… щенки слепые.

Что это?

Любовь проснулась с первым светом. Очнувшись ото сна, она повернулась и подумала: «С девкой что-то неладно». От всех грустей назначалось одно лекарство – пристроиться к делу. Так решилось и на этот раз: а побелить-ка дом! С Верой они на определенный день не договаривались. Однако надо купить извести да кисть новую… Сказано – сделано. Да и базарный день сегодня. Вера придет – а у них уже все готово. Плохо ли? Вера… Любовь вздохнула и опустила свои сухие в тонких извитых венах ноги в старые тапки.

Через полчаса на тарелке румянилась первая партия драников.

– Вставай-поднимайся! На рынок поедем. Давай, вставай, лицо умывай, – поддавала она преувеличенного энтузиазма.

Танечка потянулась.

– На рынок? Чего это ты, баб?

– Давай, давай. Время идет, нас не ждет.

Таня приподнялась на кровати, с любопытством поймала мимолетный бабушкин взгляд.

Нехитрый завтрак, сборы, дверь на замок – и вот они уж идут по пыльной дороге.

– Старый да малый, – приговаривает бабушка.

Таня подхватила ее под руку и прижалась, вдыхая родной запах. Улыбнулась, заглянула в лицо. И старое сердце Любови дрогнуло, потеплело. Она на мгновение ослабла и оступилась.

– Шемела 6 6 Бестолковый, суетливый, опрометчивый человек. . Вот и хорошо. Вот и ладно.

Грохочет трамвай, мелькают освещенные ярким утренним солнцем зеленые ветви. Бабушка сидит, степенно опустив сумку на колени. Танечка держится за поручень ее сиденья. Ветер, врываясь в открытые окна, шевелит их платья. Они вместе едут на рынок. Только это, то, что сейчас. И оно прекрасно.