Филипп Горбунов - Проект «О»

– Не успел ещё, – показалась из кухни мать Толика – дебелая миловидная женщина тридцати пяти лет, излучающая покой и уют, типичная мужнина жена с лёгким налётом мещанства и едва уловимой тоской на дне добрых карих глаз.

– Здравствуй, Люба, – Валерий Степанович нежно поцеловал жену. – Как вы тут без меня?

– Скучаем, – улыбнулась она. – Устал?

– Ужасно.

– А я кулебяку испекла. Иди руки мыть.

– Айн момент! – воскликнул муж, доставая из чемодана какой-то цветастый пакет. – Это тебе.

– Что это? – жена с нетерпением извлекла презент, оказавшийся модным светло-бирюзовым платьем.

– Ах, какая прелесть! – защебетала Люба и, как школьница, закружилась в восторге перед зеркалом, приложив подарок к груди. – Спасибо, Валерочка! Надо обязательно куда-нибудь в нём выйти. Давай сходим в ресторан. Я сто лет не была в ресторане.

– Сходим, обещаю, – крикнул из ванной Валерий Степанович.

Тут к отцу подскочил Толик.

– А я на олимпиаде по литературе нашу команду в лидеры вывел! А вопросы в финале были аж по творчеству Рабле.

– Ох, хитрец! – не без восхищения воскликнул отец. – Небось, тоже подарочка ждёшь?

– Ну, при чём здесь это… – потупил взор сын.

– Ладно, не тушуйся. Молодчина! Рабле – это серьёзно. И как тебе эпоха Ренессанса?

– Сильно…

Валерий Степанович добродушно рассмеялся.

– Держи, чемпион, заслужил, – и достал из чемодана огромный армейский бинокль с цейсовскими стёклами китайского производства. Сын засиял от счастья.

– Ребята, за стол, – донеслось с кухни. – Толик, мой руки.

Валерий Степанович пригладил редкий пух волос перед зеркалом и вошёл в кухню.

– Неужели ничего не замечаешь? – с хитринкой глянув на мужа, спросила Люба. Валерий Степанович рассеянно завертел головой.

– А что такое?

– Ну ты даёшь! Я же занавесочки новые на распродаже купила! – и Люба отошла от окна, чтобы получше продемонстрировать мужу новый элемент комфорта. Занавески и впрямь были милые – светло-бежевые, в мелкий рубчик.

– Ну как?

– Париж рыдает! – заключил муж.

– Я тоже так считаю, – заискрилась довольная Люба.

Сели за стол. Валерия Степановича, намёрзшегося в аэропорту, всё ещё знобило. Жена это заметила, достала из буфета интеллигентно позабытую поллитровку и рюмочку.

– Выпей – согреешься.

Кукушкин нахмурился. Водки он старался избегать, поскольку пятнадцать лет назад, сразу после смерти матери, крепко запил с горя и оказался в больнице. Еле выжил. Всякий раз, когда потом случались какие-то банкеты или праздники и друзья предлагали «пропустить по маленькой», Валерий Степанович, бледнея, с ужасом вспоминал те дни и, боясь сорваться, вежливо отказывался, ссылаясь на язву, которой у него, конечно, не было. Любе обо всём этом он не рассказывал.

– Расширение сосудов посредством приёма алкоголя, – строгим тоном ментора начал Кукушкин, – это, Люба, всего лишь видимость терморегуляции.

– Да что ты! – искренне удивилась жена.

– Да. Всё, на самом деле, лишь игра воображения и чистой воды самовнушение, что вот ты сейчас выпьешь, и тебе станет теплее, – и как бы для вящей убедительности, снимающей любые вопросы, добавил: – Наука.

Но Люба была непрошибаема, аргументы мужа-профессора на неё не действовали.

– Тогда и ты создай видимость – выпей ради моего успокоения, – улыбнулась она.

– Да не хочу я!

– А вдруг простудишься?

– Я здоров как бык, – заупрямился муж и вдруг, как нельзя кстати, смачно чихнул.

– Ага! – звонко рассмеялась Люба. – Так тебе! Всегда слушай жену.

Валерий Степанович мрачно опрокинул стопку, скривился, зажевал корочкой и принялся за горячий рассольник. Люба тоже выпила полрюмочки, и щёчки её заалели. Кукушкин подтаял и решил повторить. Вторая пошла легче. Валерий Степанович заметно повеселел и, почуяв разливающееся по организму тепло, удивительным образом сопряжённое с неукротимым желанием что-то рассказывать, пустился в долгие пространные монологи о современной генетике, о поистине петровских планах Ленинского НИИ, а также о перспективах отечественной биологии и грядущих открытиях. Когда Люба, почуяв неладное, собиралась украдкой отодвинуть бутылку, Валерий Степанович, вовремя предугадав сей манёвр, ловким движением альбатроса подхватил полулитровку и плеснул себе, продолжая при этом, как ни в чём не бывало, размышлять о развитии науки… Выпив третью, профессор окончательно пришёл в норму, раскраснелся и, дав волю ускоряющемуся мыслительному процессу, пустился во все тяжкие. Он и не заметил, как перешёл к политике, отважно поднял на смех Европу, переполненную беженцами, метнул камень в огород Госдепа США, объявившего новые санкции против России, и пожурил Китай за чрезмерную нахрапистость в освоении территорий Дальнего Востока. Люба с сыном притихли, слушая фантазии отца. А Кукушкин уже пророчил российским учёным победу над раком, вакцину от СПИДа, а также внедрение новых способов омоложения организма на основе древней техники тибетских монахов, которая позволит доживать до двухсот лет. Кукушкин был в ударе. Для полной эйфории не хватало ещё пары рюмок, и Кукушкин, улучив момент, пропустил очередную стопку, после чего Люба всё-таки вернула бутылку в исходное положение, демонстративно убрав её в буфет. Но профессора уже было не остановить – мысль его рвалась к звёздам, потому что здесь, средь этой серятины и уныния, ей было тесно. И вот в самый напряжённый момент, когда Валерий Степанович, жуя кулебяку, сооружал очередную глубокомысленную сентенцию, приближаясь, быть может, к высшей и никем дотоле не тронутой истине, с потолка в кружку остывшего чая беспардонно шлёпается кусочек штукатурки величиной с пятак. Кукушкин затихает и, словно сбитый лётчик, стремительно пронзая сияющие небеса прогресса, камнем обрушивается на грязную твердь – в мир упадка и хрущёвок. Полёт мысли жестоко прерван. Повисает пауза. Профессор поднимает мутнеющий взор к потолку, опутанному сетью мелких гадюк-трещин, и мрачно констатирует:

– Трещины…

– Тоже заметил? Молодец какой! – поддаёт сарказма Люба. – Да им уж год…

– Правда?

– Кривда! Сто раз тебе говорила: разваливается наш теремок.

Валерий Степанович мрачнеет.

– Ну а я-то что могу? Уже и ходили, и писали…

– Вот именно, – перебивает Люба. – А толку чуть! А ещё в Толиной комнате стена сыреет, помнишь?

– В Толиной? Где?

– Господи! Какой ты у меня рассеянный! За кроватью. Забыл, что ли?

– Ах да, припоминаю…

– Валерочка, – смягчает тон жена, – надо что-то делать. Нельзя так жить.

– Опять ты за своё, – вздыхает Кукушкин, вылавливая ложечкой штукатурку. – Ладно, завтра в ЖЭК позвоню…

– Да куда только не звонили! – отмахивается Люба. – Ты же знаешь, всем плевать. Тут надо голову приложить, а это как раз по твоей части.