Филипп Горбунов - Проект «О»

Светка, стало быть, за дедку, дедка за сетку. Тянут-потянут, вытянуть не могут.

– Mon cher, – стонет Света, – aidez-moi!

Пришлось и Пете поучаствовать. Подбежал он к пассии своей и хвать её за бёдра. Петька за Светку, Светка за дедку, дедка за сетку. Тянут-потянут, вытянуть не могут.

Глядь: какой-то пьяный в ватнике собачонку выгуливает.

– Эй, товарищ, подсоби! – кричат ему с берега.

– Отчего ж не подсобить хорошим людям? – икая винным амбре, отзывается человек, подходит качаясь к компании да как дёрнет Петьку за лапсердак – аж нитки затрещали.

– S’il vous plaît, facile! – взвизгивает Петя.

– Я не Фазиль, а Федя, – добродушно улыбается мужик.

– Да хоть Астер Фред! – огрызается спереди дед. – А ну не зевай! Тяни давай!

В общем, тянут: Федька за Петьку, Петька за Светку, Светка за дедку, дедка за сетку. Тянут-потянут, вытянуть не могут. Что делать?

– Баксик! Фить-фить, – подзывает Федька собачонку. Та, радостно виляя хвостиком, несётся к хозяину.

– Помоги, дружок! – кряхтит хозяин.

Пёс, гавкнув для порядка, хватает зубами край Федькиного ватника и давай тянуть всю эту ораву. Баксик, значит, за Федьку, Федька за Петьку, Петька за Светку, Светка за дедку, дедка за сетку. Поднатужились да и вытянули улов кукушкинский. Смотрит стрелец – что за диво! – в неводе-то всего-навсего яйцо! Но яйцо не простое, а золотое. И здоровенное к тому ж. Взял Кукушкин то яйцо и давай его разглядывать. Уж и понюхал его и потряс. О рубище своё потёр, к уху поднёс. А яйцо возьми и тресни, и вылезает из него – вот так чудо! – двуглавый орёл! Обрадовался Кукушкин, схватил свой улов и собрался уже во дворец бежать, а орёл ему человечьим голосом молвит:

– Постой, старче! Послушай, что скажу…

Опешил стрелец, рот раскрыл да так и застыл.

– Видишь, все тебя бросили…

Огляделся Кукушкин: и впрямь ни души – печаль да шиши.

– Только мы с тобой и остались, – говорит орёл.

Кукушкин усмехнулся.

– Нужен ты мне больно!.. Вот сдам тебя царю-батюшке, стану завхозом при дворе, на дочке его женюся. А с тебя какой прок? Клюв да пушок!

– Умоляю! – причитает двуглавый. – Только не к царю! Он из меня суп сварит!

– Кто? Царь? Ври больше! Он отличный парень. Идём познакомлю…

– Не губи, старче! – плачет орёл человечьими слезами. – Вот увидишь, я тебе ещё пригожусь…

– Да чем же ты мне пригодишься?

– Хочешь, любые твои три желания выполню?

«Вот так попёрло, – думает Кукушкин. – Царь завхозом назначает, птица желания исполняет! Чудеса!»

– Ладно, – согласился Кукушкин, – будь по-твоему.

– Тогда подумай хорошенько, – советует Чудо-птица.

– А чё тут думать? Значит так, во-первых, хочу национальную идею, короткую и понятную, мудрую, но без зауми…

– Чего хочешь? – удивился двуглавый.

– Идею национальную, чего непонятного.

– А на кой она тебе, идея-то?

– Как энто на кой? – оскорбился Кукушкин. – Чтоб жить со смыслом!

– А сейчас как живёшь?

– Через пень-колоду, как! Хорош ерепениться! Выполняй!

– Ты хорошо подумал?

– Лучше некуда. Давай уже!

Орёл взмахнул крыльями, и Кукушкина что-то стукнуло по темечку. Потёр стрелец башку, глянул на небо, потом себе под ноги и увидел на песке табличку с ёмкой надписью: «Не срать!»

– Это что? – скривил губы стрелец.

– Национальная идея, – рапортует Чудо-птица. – Получите и распишитесь.

– Да, но… какая-то она… не знаю… слишком уж ёмкая…

– А по-моему, в самый раз! – говорит двуглавый. – Не гадь людям, и всё в порядке будет…

– Это да, но…

– Так, у тебя ещё два желания.

– Ладно, марамой, едем дальше. Во-вторых, хочу ремонт в своей живопырке. Чтоб, значится, потолок на голову не лез, а то Любка уже всю плешь проела.

– Оно и видно, – усмехнулся двуглавый, глядя на лысину стрельца.

– Ты не очень-то! – пригрозил Кукушкин, сильнее сжимая в руках свою добычу. – Забыл, с кем общаешься?

– Ах да, господин Без-пяти-минут-завхоз…

– Щас я сам когой-то в суп пущу! – пригрозил Кукушкин.

– Всё-всё, – испугался орёл, – молчу! Ремонт окончен. Приедешь – оценишь.

– То-то жа!

– Загадывай, старче, третье и покончим с этим, – молит птица.

Кукушкин выдерживает паузу и, вперив мечтательный взор свой в морские дали, произносит:

– Хочу, – говорит, – чтоб государь наш Ясно Солнышко всегда был бодр, весел, здоров и юн и чтобы правил на радость грядущим поколениям до скончания веков! Сделаешь?

– Пожалте! – вздохнул двуглавый и кивнул обеими головами куда-то в сторону. Обернулся Кукушкин да так и обмер: стоит пред ним сияющий, аки зарница, громадный дворец белого мрамора, по великолепию своему превосходящий древнюю Парфенону заморскую, хотя и уступающий по размерам хижине государя в Геленджике. А у входа в тот дворец всё фонтаны шпенделяют да павлинчики гуляют.

– Эвона! – выдохнул Кукушкин.

– Ты на балкон гляди, – тихонько подсказывает двуглавый. – Сейчас самое интересное начнётся.

Поднимает стрелец взор и видит: выходит на балкон государь, моложавей обычного лет этак на двадцать. Подтянут и юн, и очи огнём пылают. Кожа свежая, как у барышни Петькиной, зубов во рте цельный вагон, а волос на голове – на полк хватит! Во как! Обрадовался Кукушкин и как завопит:

– Слава государю!

И незнамо откуда взявшиеся народы вдруг вторят стрельцу:

– Сла-ва! Сла-ва! Сла-ва!

А царь мелко так, с достоинством кланяется, берёт в руки скрипочку и начинает, то и дело ошибаясь, играть «С чего начинается Родина?». Замирает чернь, рты разинув в опупении, и сыплются в эти рты мухи дохлые да сор всякий. Но никто этого не замечает. Всё чинно да важно; никто не пикнет, кирзой не скрипнет. Всяк молчит, кишкой не урчит. Вот закончил государь концерту давать и грянули аплодисменты, в овации переходящие. И всюду крики «Браво!» да «Бис!». Стрелец, конечно, тоже давай нахлопывать. Огляделся, а он уже вроде как в опере сидит, и кругом не чернь криворылая, перегаром икающая, а сплошь бары всякие в смокингах, и дух от них, как от роз диких. И сам Кукушкин не старик в рванье, а прямо-таки денди лондонский: фрак на нём с фалдами и галстук-бабочка. Сам себя стрелец не узнал. «Не обманул двуглавый. Молодец!» – радуется Кукушкин. Сел он в кресло и чувствует вдруг: что-то не так. Поворачивает голову влево – святые угодники! – товарищ Сталин собственной персоной, только уже без хвоста! Совсем близко, каждую оспинку видать… Сидит, как порядочный, аплодирует, на Кукушкина ноль эмоций. Только дым из трубки колечками. Вжался стрелец в кресло, удивляется: как это его в зал с куревом пустили? Поворачивает Кукушкин голову, а справа друг его двуглавый восседает. Тоже при параде, при «бабочке», манифик, как говорится. Но ростом он уже с Кукушкина! Ошалел стрелец, съежился и притих. Тут кончились аплодисменты, тишина наступила тревожная. Поворачивается Сталин к залу и говорит: