Филипп Горбунов - Проект «О»

У профессора потемнело в глазах. Он почувствовал, как земля уходит из-под ног. А экзекутор продолжал свою медленную пытку.

– Горка – это прекрасно! Просто замечательно! Вот под горочкой я, пожалуй, его и подожду. И башку откручу, ладненько? – безликий запредельно нежно улыбнулся Валерию Степановичу. Весь мир погас, превратившись в непролазно-густую серую кашу, сквозь которую страшно и жадно глядели на несчастного профессора два глаза, два смертоносных сверла. И ещё губы, омерзительно тонкие, змеистые, жестокие, танцующие дьявольский танец, живые и лживые губы, смеющиеся надо всем вокруг, уверовавшие в свою власть и безнаказанность. Скольких сгубили они одним коротким приказом!.. Профессор почувствовал, что теряет сознание. Неимоверным усилием воли он взял себя в руки и надломленным, не своим голосом прошептал:

– Не надо… я прошу…

– Чё ты там гундосишь? Не слышу ни хрена…

– Не трогайте сына, умоляю!

Жуя зубочистку, безликий вальяжно откинулся на спинку стула.

– Оба-на! Гляди, какие слова вспомнил! «Умоляю»… Этак к концу беседы на французский перейдём. Ву компро ме, ле професс о р? Ну, умоляй меня, Кукушкин!

– Только не сын!.. – трясся бедный Валерий Степанович. – Пожалуйста… Всё что угодно…

– Прямо-таки всё? – оживился истязатель. – Гм… Дай подумать… Слушай, а давай ты на колени встанешь прямо посреди этой сраной столовой, а? Должны же враги родины платить за свои преступления!..

– Что?

– То! Искупить, говорю, готов?

– Как?

– Кровью! Как…

Профессор поднял на безликого полные муки глаза.

– Зачем вы это делаете?

– На колени.

– Не надо…

– На колени, гнида!

Кукушкин начал медленно, как тесто, оседать на пол.

– Хватит! – незнакомец подхватил Валерия Степановича под локоть. – Сядь на место, дятел. Люди оглядываются…

Профессор без сил шлёпнулся на стул, опустив глаза. Слова незнакомца отдавались в голове гулким эхом. Что-то жгло щёки Кукушкина. Он провёл дрожащей ладонью по лицу и понял, что это слёзы.

– Хочешь, спасти своего засранца? – спросил безликий.

– Умоляю…

– Хорош ныть! Значит так, ты прекращаешь своё расследование и больше никуда не названиваешь. Никаких судов, понял? Сиди в своём НИИ, скрещивай полудохлых кур и молчи в тряпочку. Ты меня услышал, проф э ссор?

Кукушкин молча кивнул.

– Вот и чудно, – ощерился незнакомец, вставая. – Да, пока не забыл… О нашем разговоре никто не должен знать. Если коллеги поинтересуются, кто приходил, скажешь, мол, старый приятель… Не заставляй меня возвращаться – плохо кончится. Да подбери ты сопли, пока они в тарелку не упали!

С этими словами безликий взял компот профессора, смачно причмокивая змеящимися губами, сделал большой глоток и шумно выдохнул.

– Хху-у… Так… Считаю проведённую с тобой профилактическую беседу законченной. Надеюсь, стороны пришли к консенсусу?

Валерий Степанович опять кивнул, глядя в пол.

– Замечательно! Не провожай меня, не надо, – усмехнулся безликий, вытирая рот бумажной салфеткой. Когда Кукушкин, набравшись храбрости, поднял многострадальную свою плешь, стерпевшую за один сегодняшний день унижений и ужаса больше, чем за всю прежнюю жизнь, то, к удивлению своему, заметил, что мучителя и след простыл! Валерий Степанович помотал головой. Перевёл дыхание. Пытаясь собраться с мыслями, пожевал кусок хлеба без выражения лица… Гипноз незнакомца понемногу таял, но дрожь в членах всё ещё жила. И тут его словно молнией ударило – Толик! Валерий Степанович принялся звонить сыну на мобильный. Тот был на уроке, и потому звонок отца ввёл его в лёгкое замешательство: в трубке было слышно, как сын просит учительницу разрешить ему выйти в коридор.

– Пап, у меня ж урок! – раздался недовольный голос сына.

– Так, слушай внимательно! После занятий сразу домой, слышишь? Никаких горок!

– Да я и не собирался…

– Это почему? – удивился отец.

– Так у меня ж факультатив сегодня. По истории, забыл?

– Ах да!.. Чёрт, – воскликнул Валерий Степанович. – И когда закончите?

– Часа в четыре, думаю. А что?

– Ничего. Потом домой без всяких-яких, понял?

– Но…

– Хотя… лучше будет, если я сам тебя встречу.

– Зачем?

Отец замешкался.

– Зачем, зачем… Затем! Преступник сбежал особо опасный!

– Да ладно! – с восторгом взвизгнул Толик. – Серьёзно? А что он натворил?

– Вопросы глупые задавал! Чему ты радуешься, не пойму? Значит так, к четырём подойду – чтобы ждал!..

– Ну, па-ап…

– И не папкай мне! Теперь каждый день буду тебя встречать…

– Да меня ребята засмеют! Ты меня это… дискредитируешь…

– Чего-чего я делаю??

– Дискредитируешь, говорю, в глазах ребят – вот чего!

«Вот засранец, – не без доли восхищения подумал Валерий Степанович. – Смотри, какие слова знает!» Но вслух произнёс другое:

– Толик, не пререкайся с отцом! Лучше бы математику подтянул. Всё, в четыре подойду. Дождись меня!

Когда Люба узнала о злодее, она так перепугалась за сына, что попросила мужа вообще никуда не пускать Толика, пока бандит не будет пойман. Но Валерий Степанович её успокоил, пообещав каждый день сопровождать сына в школу и обратно. Толик поначалу жутко смущался, но потом привык. Легенда о беглом злодее прижилась… Кукушкину, однако, легче не стало. Он был почти на сто процентов уверен, что зловещий визитёр прибыл из так называемой «конторы». Профессор мало что знал о спецслужбах и не имел к ним ни малейшего отношения, но какое-то смутное ощущение замыкающегося пространства и медленно наползающий страх, ранее совершенно чуждый Валерию Степановичу, подсказывали ему, что незнакомец с гипнотическими глазами не какой-нибудь актёр погорелого театра, нанятый газетчиками, чтобы запугать учёного, а самый что ни на есть настоящий сотрудник той самой структуры, которую многие боятся и ненавидят. Таких тяжёлых ледяных глаз Кукушкину ещё не доводилось видеть.

После той беседы, если, конечно, её можно таковой считать, у профессора ухудшился аппетит. По ночам он то и дело вскакивал в поту и крался на кухню, чтобы заглушить тревогу пятьюдесятью граммами «беленькой». Днём Кукушкину всюду мерещились два зорких глаза незнакомца – то за тонированным стеклом чьей-то машины у подъезда, то за мусорным баком, то за водосточной трубой. Он шарахался от каждой тени. Он стал нервным и раздражительным. Испугавшись за самочувствие мужа, Люба чуть ли не силком потащила его к психиатру. Им оказался молодой армянин с грустными глазами и мягким акцентом. Внимательно выслушав Любу, он задал пару вопросов Кукушкину, установил лёгкую астению, назначил адаптогены и посоветовал отдохнуть где-нибудь на юге, например в Крыму. Но профессор был слишком загружен работой, и об отдыхе не могло быть и речи. Понятно, что о суде с газетой Кукушкин теперь и не помышлял. Главное сейчас – прийти в себя. Как страшный сон вспоминал Валерий Степанович ту злосчастную встречу с незнакомцем. Впрочем, безликий так и не появился, и профессор понемногу успокоился. Более того, пошёл дальше, дав наконец Толику «вольную». Сей акт невиданного либерализма отец семейства прокомментировал незатейливо: преступника поймали. «Слава богу», – перекрестилась Люба, хотя верующей не была. Дома всё устроилось, но вот в душе Кукушкина начиналась какая-то странная химическая реакция, проверить которую формулами было, скорее всего, невозможно. Смутное недоверие и к сильным мира сего, и к СМИ вселило в учёного если и не глубочайшее разочарование, то бледную его тень. Как выяснилось, этого было достаточно, чтобы задуматься о том, как всё здесь устроено на самом деле. Логика включала цепную реакцию аналитического процесса; одна опасная мысль тянула за собой другую, та – третью и так далее… Валерий Степанович рассуждал: «Про Алёшу врали? Бесспорно! Но если лгут охранители святынь в низах, то почему бы ни солгать и тем, кто…» Но дальше Кукушкин думать боялся и гнал от себя химеру сомнений и все эмоциональные умозаключения.