Айслан Балган - Боль. Сборник рассказов

И я глядел на них осуждающих, могучим взглядом. Смотрел, и в голову приходила мысль, что они такого в своей жизни, что пришлось мне пережить, не испытывали. Минимум они поубивали сверстников и вышли победителями. Но чтобы упасть с водопада полуживым телом с распоротым животом и выжить, чтобы выбраться с реки, излечить и зашить раны, скрываться отшельником в лесу, а потом убить главного убийцу испытания – нет. И чтобы они ещё и ураган пережили бы – тоже нет.

Я смотрел на них глазами, полными боли, страдания. И они чувствовали эту энергию и силу в моём тревожном взгляде, отчего они сжались, а улыбки поблекли.

Мы молча шли до племени, ничего не спрашивая. Я мечтал поскорее вылечиться. Но я не мечтал о старой жизни, потому что она ускользнула от меня в хорошем смысле слова. Моя жизнь разделилась на «до» и «после». И я стал другим человеком. Мужчиной. Из нытика превратился в стойкого, сильного характером и духом человека, пережившего самые ужасные кошмары.

– Что с отцом? – спросил я, когда мы добрались до племени. Никто не выходил из домов, потому что на дворе стояло раннее утро. Люди только-только просыпались.

Группа индейцев, услышав мой вопрос, переглянулись перепуганными взглядами. Один даже вздрогнул и потёр лицо от наступившего пота.

– Ну… – протянул Нээлниш, пытаясь подать мне информацию мягче.

Я с тревогой посмотрел на них, остановившись.

– Понимаешь, Джигаго…

– Не называй меня… – начал я, но они продолжили:

– …твой отец…

– Да что с ним?! СКАЖИТЕ БЫСТРЕЕ!

– …он похоронил тебя.

Я раскрыл рот, и слова неприятным, желчным комом повисли в глотке. В том числе и крик. Сердечная боль зажглась и заколола в груди.

– Как он мог?

– Идем, – сказал Мэкья и потянул меня за руку.

Я не сопротивлялся. Глаза остекленели, я опустил голову.

Они привели меня к реке, которую дети окрестили «тьмой» из-за её характерного цвета. У берега стоял огромный серый булыжник, а на нём написали:

«Мой сын. Пусть духи леса не надругаются над твоим телом».

Я посмотрел на руки, ноги, живот, грудь – на зияющие раны, пульсирующие и вспыхивающие жаром. Я посмотрел на палец, где оторвался ноготь. Хах, отец-отец, знаешь ли, твой гребаный булыжник, похоронивший меня, не помог. Надо мной надругались, причём со смаком!

– Я жив… – сказал я. Губы шевелились сами по себе. – А значит…

Я ударил ногой по булыжнику, и тот упал, расплескав мутную воду реки.

– Да, так будет лучше, – услышал я собственный голос и повернулся к группе индейцев, со скорбью смотрящих на меня. – Чего вы грустите! Я жив, чёрт возьми!

Они заулыбались, но выражение их лица показалась мне натянутой и наигранной.

– Давайте, приведите меня к отцу.

Отец лежал на кровати, глядя в потолок. Он проснулся, но каждое раннее утро глядел в пустоту, собираясь с мыслями. Он называл это время «прихорашивание головы», когда ты настраиваешь ум на нужный лад перед рабочим днём. Рядом с ним лежала спящая жена – моя мама. Даже во сне она оставалась красивой и привлекательной, в то время как некоторые женщины храпели с открытым ртом.

Я приблизился к их кровати. Проводники, нашедшие меня в разваленном лесу, ждали у входа в индейскую палатку. Я подошёл, и губы мои шевельнулись против моей воли. Я планировал полюбоваться родителями две-три минуты и приступить к делу, но рот не слушался:

– Пап…

Отец вздрогнул, вскочил с кровати и посмотрел на меня огромными, гигантскими глазами.

– Это ваш сын… – сказали проводники у входа. – Вождь, он единственный выживший в испытании. По праву он может считаться мужчиной.

– О боже… неужели это сон? – сказал отец.

– Хватит, папа, нести бред, – ответил я и обнял его.

Слёзы полились на его плечо, и в груди у меня заколола боль, усиливавшаяся, когда отец тоже зарыдал и обхватил меня немощными руками.

Его ладони, лежавшие на моей мокрой от крови спине, испачкались. Он почувствовал это, но не противился.

Проснулась мать, и она воскликнула с изумлением: «О Господи! Джигаго! Ты вернулся!». Она присоединилась к отцу и тоже обняла меня.

Я перестал плакать. Слёзы иссякли. Я посмотрел на них, потом взглянул на тело, алое, искорёженное от ран, порезов и гематом. Такое неестественное и ужасное. На нём останутся шрамы – вечное напоминание о испытании, где я изменился. И стал сильным.

Прошёл один год. За это время шаманы вылечили мои раны, но шрамы остались. Причём грубые и большие. Я сосчитал двенадцать штук на животе. А на руке нашёл семнадцать порезов, превратившиеся в мелкие полоски. Если я ходил с неприкрытым торцом, то многие всматривались на эти шрамы. Самый большой находился в области живота, в его середине. Именно туда вонзились рога глубже всех.

Меня переименовали из «Джигаго» в «Нокоу», что означается с индейского «лес». Я многое пережил в лесу, поэтому вождь сошёлся на этом варианте.

Я стал заниматься охотой, рыболовством. Меня спрашивали о самом испытании, и я с удовольствием, временами с неохотой рассказывал им эту историю. Почему с неохотой? Потому что кошмары прошлого могли вернуться.

Наше племя перекочевало на восток, потому что на восстановление нашего леса ушло бы минимум тридцать лет. Почва стала непригодной для выращивания овощей и зёрен, реки иссушились, пропала рыба, а дичь ушла в другие края.

Мои отношения с отцом нормализовались. Мы общались на многие темы, и я поддерживал его, не оставлял в беде, и он поступал также. Но во мне таилась обида. Почему он похоронил меня? Почему отказывался верить, что я смогу победить в испытании? Почему потерял надежду ещё перед испытанием, когда мы стояли на горе и слушали бубен шамана? Почему он не дал мне никаких советов, в то время как другие отцы давали наставление сыновьям? Когда я смотрел на них, счастливых сына и отца, во мне созревала зависть. Но я не находил ответа, что, может, дело не в окружающих, которых я виню, а во мне самом. Может, стоит сначала изменить себя, а потом уже менять мир?

До моей головы в юношескую пору не приходили подобные мысли.

Отец скончался месяц назад, и эта потеря далась мне с трудом, но я пережил её. Я не стал винить в смерти отца людей, не стал ныть, не стал загонять себя в страдания. Да, я погоревал. Да, я плакал. Да, тяжесть нависла в душе, но наша прерогатива – справляться с трудностями, а не сдаваться. Они делают нас сильнее. И потеря близкого человека сделала меня ещё сильнее. Я смирился с отсутствием отца и продолжил жить.

Что с ним стало? Отца укусила змея, и после двадцати четырёх часов хворы он скончался. Шаманы с бубнами и барабаном не помогли. Горячие слёзы и молитвы матери – тоже. Я в то время охотился с группой в лесу, и мы пришли под вечер и узнали о гибели отца. Я уронил тушу кабана, и боль разлилась раскалённой струёй по сердцу и груди.