Марк Шувалов - Анамнезис-2. роман

– Позвольте, я все объясню.

Она еще раз окинула его взглядом и вдруг смягчилась:

– Пройдите, не на лестнице же разговаривать.

Квартира оказалась не менее шикарной, чем парадное. Хелен была не чесана, но ее пышные волосы, даже спутанные, выглядели ухоженными, да и все выдавало в ней женщину, привыкшую к поклонению мужчин. Как уже понял Макс, к дочери особой нежности она не питала, а всего лишь «соблюдала» приличия, играя роль строгой матери.

– Объясните, кто вы, – произнесла она мелодично, что не ускользнуло от Макса и порадовало его: он расценил это как шаг к примирению и взаимопониманию.

Усевшись в кресло, Хелен жестом предложила ему сделать то же самое, при этом на Монику даже не взглянула.

– Я друг вашей дочери, – начал Макс – спокойно и доброжелательно, стараясь еще более расположить к себе даму.

– Не помню, чтобы у Моники были такие друзья, – возразила женщина, внешне все еще пытавшаяся сохранять сердитый вид, но он видел, что понравился ей. Однако его неприятно волновала ее красота, словно в ожидании чего-то мучительного и постыдного.

Макс внутренне сжался и постарался сосредоточиться:

– Моника теперь живет у меня.

– Мы любим друг друга, – влезла Моника в их разговор. Макс закрыл ее собой, словно боялся, что мать набросится на нее.

– Это еще что за глупости?! У нее есть жених! Моника, ты забыла?

Женщина обернулась к дочери, и Макс уловил, как гневный взгляд ее расплавился и стал растерянным.

– Мама! – воскликнула Моника, – Это ты забыла: мне на днях исполнилось восемнадцать. И теперь я его жена.

Макс не успел зажать ей рот рукой, и увидел, как побледнела Хелен.

– Что ты сказала? – произнесла она, губы ее задрожали, и вся она вдруг сжалась, точно от холода.

– Что слышала, – заплакала Моника, а Хелен без сил закрыла лицо руками и обреченно произнесла:

– Ты все испортила.

Но Моника из кухни, куда Макс вытолкал ее, крикнула:

– Мне наплевать на это наследство, не хочу слышать ни о нем, ни о вас с папой! Он меня за своего Федора замуж хотел отдать, так же как ты – за Генриха! А я ненавижу и Федора, и Генриха, и вас обоих! Макс увези меня отсюда!

В машине Моника плакала навзрыд:

– Это все из-за наследства. По нему мне полагается дом где-то в пригороде Мюнхена, поэтому мама так хотела, чтобы я вышла за Генриха. Мы этнические немцы, наши предки жили в России с петровских времен, так что с переездом на жительство в Германию, в отличие от депортированных, возникло бы много проблем, а мое замужество могло их быстро решить. Даже не знаю толком, что прабабушка мне завещала кроме дома. В глаза ее никогда не видела и не хочу уезжать.

А вот Макс был бы не прочь увезти ее сейчас куда-нибудь подальше. Провожая Додика в аэропорту, он не мог скрыть своей неясной тревоги, в сердце его шевелился страх за Монику, которую – он чувствовал кожей – подстерегала опасность. Заботливый Додик на всякий случай дал ему телефон надежного верного человека, мужа Алины, имевшего связи и деньги, и почему-то Макс был уверен, что очень скоро воспользуется заветным номером…

Всему приходит конец, закончился и контракт, по которому Кирилл работал в спасотряде. Перед расставанием они братались и пили за то, что удалось спасти троих незадачливых райдеров-сноубордистов, искавших экстрима и попавших в небольшую лавину. Он отыскал и тащил на себе одного из них по глубокому снегу почти километр, пока их не забрали «бураны». Но даже тогда, смертельно усталый, ни на минуту не забывал о жене.

Дорога домой показалась бесконечной, хотя Кирилл летел самолетом. Мысли терзали его, он метался, точно в кошмарном сне, но вновь и вновь возвращался к любимому образу, и снова надежда посещала его. Перед самой дверью тело его напряглось и дрогнуло, ведь именно в этой квартире он был безумно счастлив и здесь узнал об измене жены, но молчал. Да, он боялся ее потерять, и страх этот, сродни животному, парализовал его волю. Ничто и никогда в жизни не овладевало его душой с такой силой.

Когда-то давно, в детстве, он испытал нечто подобное обвалу в горах, услышав ссору родителей и слова матери, что даже ребенок ее не остановит. Она хотела уйти и бросить его! В тот раз она не ушла, а через месяц его отправили на спортивные сборы, но та бессонная ночь, открывшая ему бездну одиночества, навсегда изменила его жизнь.

Память болезненно развернула картинку из прошлого: затравленный взгляд жены, изменившей ему с другим. Ее следовало бы убить, но у Кирилла не находилось для этого гнева, напротив, его мучило то, что Алина мечется и не может разобраться в себе, ведь несмотря ни на что, ему было с ней хорошо до помутнения рассудка. Иногда он даже улавливал незнакомый запах и знал, что это шлейф от ее любовника, однако при этом занимался с ней любовью с еще более изощренной нежностью: этот запах вызывал в нем странное возбуждение.

Кирилл выследил их без труда. Парень был его антиподом: светловолосый, несколько женственный, с нагловатой улыбкой на порочных губах. Но Кирилл оценил его утонченность с удивительной для себя благосклонностью. «Он хорош собой, а она слишком доверчива», – оправдывал он Алину и никак не мог представить их вместе в постели. Именно женственность соперника останавливала в нем любые фантазии на эту тему, не позволяя им развиться, и ревность его гасла в зачатке. Наверное, если бы он смог это представить, убил бы обоих. Все в нем подспудно искало выхода, однако он привычно сдерживал свою силу, к чему приучил его отец.

С юности в общении с женщинами его останавливало нечто, не позволившее возникнуть ни единой романтической истории. Кирилл трезво оценивал внешность и ум каждой избранницы, но быстро убеждался в очередной ошибке и уже не повторял ее, а выяснения отношений – со слезами и упреками – хладнокровно пресекал. Приоритет для него имели друзья, спорт и горные восхождения. Встреча с Алиной изменила его жизнь как взрыв, хотя внешне он старался соответствовать прежнему своему образу.

Удивительно, но вовсе не женское, а нечто детско-животное в ней точно пресс, диктующий форму расплавленному металлу, безжалостно деформировало его волю. Любил ли он это существо или испытывал к нему чисто физиологическое притяжение – Кирилл не желал различать. Он принял бы от нее все. Даже измена жены сама по себе почти не коснулась его сознания: он терзался невозможностью устранить страдания Алины, ибо знал, что она не может любить никого кроме него, поэтому и уехала, убежала в муках совести, чтобы избавиться от ненавистного красавчика и ситуации, в которую попала.

Кирилл помнил каждую родинку на ее теле, знал, что у нее есть маленький шрамчик на запястье: он сотни раз целовал его, боясь сдавить тонкую кисть руки посильнее, чтобы не дай бог не хрустнула. В памяти мелькали сонные глаза жены, ее уютные ладошки, сложенные лодочкой под щекой, и разметавшиеся по подушке волосы. Их цвет Алина меняла так часто, что он уже не помнил, какой она была последний раз – платиновой блондинкой, а может, коньячной шатенкой. Впрочем, он знал природный цвет ее волос: когда-то они были огненно рыжими, о чем напоминали нежные веснушки на ее лице, которые ранили Кирилла в самое нутро.