Марк Шувалов - Анамнезис-2. роман

© Марк Шувалов, 2022

ISBN 978-5-0056-9161-3 (т. 2)

ISBN 978-5-0056-9126-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Марк Шувалов, 2022

Каждый проходит в жизни свои этапы. Кто-то многое приобретает, кто-то безвозвратно что-то теряет. И полученный жизненный опыт иногда бывает крайне болезненным, особенно, если до этого человек не осознавал истоков своих чувств.

18+

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мне часто вспоминается раннее отрочество и убранство моей комнаты тех лет. Мать скрупулезно и любовно создавала великолепный интерьер нашей квартиры, много времени и внимания уделяя деталям, поскольку любила приглашать гостей. Строго продумывались блюда, предметы сервировки, цвет скатерти и салфеток. К подобным мелочам она относилась с особым тщанием, а сама, одетая неизменно в светлое, излучала какую-то непередаваемую чистоту и покой.

Казалось, ее занимали только домашние дела, но в кресле я часто находил книги с закладками, хотя застать мать читающей было крайне трудно, – при моем появлении все ее внимание обращалось ко мне. А ведь когда-то она неплохо закончила химико-технологический институт и до замужества успела поработать по специальности. Правда, кроме знаний важно еще присутствие некоего общего понимания, так называемого background, определенного интеллектуального уровня, позволяющего осознавать, фильтровать и систематизировать полученные знания. Насколько мать обладала им, судить мне было трудно, ибо, превознося достоинства отца, она сделала нашей семейной легендой его прошлое, оставаясь при этом в тени.

Когда я отделился, она стала посвящать чтению максимум времени, вызывая у меня недоумение выбором книг. Я считал, что ее могут интересовать лишь дамские романы, наивная эзотерика и кулинарные сборники. Мы ни разу не обсуждали с ней прочитанного, но оказалось, круг ее чтения составляла высокая литература, что никак не соответствовало моим представлениям о внутреннем мире матери. Возможно, я всегда плохо ее знал, поскольку в своем эгоизме считал интеллектуально неизмеримо ниже себя. Единственное, в чем я мысленно соглашался с отцом, так это в наличии у нее неотразимого женского обаяния. Правда, после определенного самоосознания притяжение матери стало ощущаться мной напряженно, поскольку вид ее гладкой кожи, округлых форм и женственности движений вызывал во мне вовсе не только эстетическое удовлетворение. Сюда примешивался сложный комок чувств, мучивших меня смутным неудовольствием от невозможности сопротивляться явной эдиповой ситуации, – я отступал перед отцом и отказывался от матери.

Меня притягивала родительская постель: в детстве по утрам я забирался к матери в это белоснежно-кружевное великолепие, чтобы погрузиться в странные волнующие запахи и в очередной раз испытать острейшее удовольствие от близкого ее присутствия. Память об этом обволакивала мое сознание, но какой-то панический страх очень рано стал отталкивать меня от матери наперекор ее притяжению. Неясные ощущения и краткие вспышки сгустков чувственности рядом с ней, завершавшиеся резко и болезненно, вынуждали меня инстинктивно защищаться от них, да и моя тяга к отцу оказалась сильнее. Он как более мощный магнит устремлений моего ума вселял в меня уверенность и спокойствие, а также некое горделивое чувство, что я – из мужского племени и, слава богу, далек от всего женского.

Однако, взрослея, я постоянно терзался мыслью, что, привычка рассматривать все и всегда с точки зрения практического разума вынуждает меня проскальзывать мимо чувств матери, которые мне не дано не только понять, но даже и представить. Она при нашей органичной связи все же оставалась для меня непостижимой. Ее вкус в одежде, возвышенная любовь к природе, различным искусствам и поэзии, но вкупе с этим – на пару с сестрой – пошлейшие женские увлечения гаданиями, мистикой, яркими модными тряпками и попсой приводили меня в полное замешательство. Как все это уживалось в одном существе?!

Во многом именно удивлением обуславливалась притягательность матери для меня в последующем, при том, что я упорно отталкивался от нее, протестуя против иной формы существования себя самого, и мучительно расставался с наслаждением ощущать ее: отпочковываясь, отделяясь, отбиваясь от женского всеми силами. Странно, но в итоге счастье для меня сконцентрировалось в существе той же женской природы, причем максимально восполнявшим мою, мужскую.

Хотя все, что я находил в жене, разительно отличалось от черт матери: Дану я считал неизмеримо более умной и тонкой. Впрочем, что-то все-таки объединяло их в моем сознании – помимо принадлежности к одному полу: какое-то чувство неустранимой и неискоренимой необходимости для меня обеих. Это не обуславливалось сексуальным влечением или стремлением к физическому комфорту. Потребность эта проявлялась жаждой все время ощущать взаимоприсутствие с возлюбленным существом, независимо от его местоположения. Только так я уравновешивал свой мир, не столько в чувственной, сколько в мыслительной сфере, – мне требовалась «перекличка» с мыслями Даны, но также и матери.

Конечно, в отличие от моей всеобъемлющей потребности в Дане, с матерью я мог подолгу не видеться. Но моя нужда в ней от этого не уменьшалась, а порой даже разрасталась, когда безмолвно и слепо, неясным фоном вызревало желание увидеть ее родное лицо или позвонить с вопросом: как дела, не болеешь ли, что-то пришло на ум. И, растроганная моим вниманием, она начинала ворковать: все мысли были направлены на заботу обо мне. Она всякий раз с нетерпением ждала меня, одеваясь к моему приходу по-особому, и при моем появлении пытливо вглядывалась – не обниму ли. И я испытывал удовлетворение, ибо ее раболепствующая любовь давала мне над ней неограниченную власть. К тому же, голос ее с возрастом приобрел глубину и бархатистость, что не могло не ласкать мой слух, ведь я тонко улавливаю и слишком ценю подобные нюансы. Хотя звучность матери всегда воспринималась мной очень остро: переливы и модуляции ее голоса во многом определяли мое настроение в детстве, и сейчас каждый ее вздох рождал во мне всплеск нежности, которая в свое время так пугала мой неокрепший разум.

Между прочим, мне вдруг открылось, что мать достаточно наблюдательна и умеет тонко охарактеризовать того или иного человека и при этом артистично использует довольно широкую гамму интонаций, чего раньше я не улавливал, занятый исключительно собственной персоной. При внимательном рассмотрении многие ее суждения оказывались завуалированной критической оценкой, а ведь она всегда казалась мне безоговорочно добросердечной по отношению к любому из наших знакомых, тем более – к родственникам, и именно это воспринималось мною как несусветная глупость с ее стороны.