Павел Поповкин - Железный дневник

– Тебе какие машины нравятся? Мне – немецкие.

– Мне – никакие.

– Ну, так как ее звали – Фаина, Сара, дядя Сережа? Кто первый использовал мальчика? Имей в виду, в углярке, куда я тебя приглашаю, завалялись две страшные невесты, после литра «Агдама» предпочитают насиловать новичков. Ты не поверишь, я тоже был когда-то новеньким, с достоинством прошел обряд посвящения. Трахали так, что в заднице появился второй анус.

Словесные расстрелы коллеги Рината сильно огорчали. Никогда не слышал столько плоских, солдафонских пошлостей. По его представлениям, у девушек, особенно красивых, нет ни сердца, ни ума, ни души. Свое тело он поделил на зоны влияния – приоритетные и второстепенные, та часть, что ниже пояса, – круглые сутки занимала внимание. Мне больше всего хотелось расспросить о гибком, слишком либеральном графике работы: почему заводчане так долго обедают и отдыхают; хотелось побольше узнать о Рафе, Яковлеве и желтой фуфайке. Но атмосфера резвой, подростковой анархии, царившая внутри пневмокомнаты, совершенно не располагала даже к попытке завести доверительную беседу.

Цех набирал обороты, жег пальцы, рвал глаз. Литые опоры, державшие крышу, не находили себе покоя, дрожали, точно заведенные ноги. Мощь колебалась между восходящей и нисходящей октавой. Машины, надрываясь, раздвигали границы материи: дробили, окультуривали самые дикие, самые упрямые формы, вырванные из недр планеты. Живая сила из столовой переместилась в цех. Здоровые, симпатичные, сытые люди, облаченные в кристально чистую спецодежду. Рыцари массового производства! Включили волшебную кнопку. Сконцентрировали внимание. Дружно выполняют заказы и плановые показатели, меняли назначение предметов, рвали по-свински визжащую тупую болванку; особо прочный резец вышвыривал тяжелые, шершавые линии. На выходе тысяча миллионная деталь: женские округлости, бутылочные блики, удовлетворение и знак высокого качества. Это была обоюдная обработка – человек точил деталь, деталь – человека. Крохотными шагами мы из обезьян превращаемся в тварей, равных богам, лишь для того, чтобы делать еще более совершенные станки…

Карусельный – медленно ломал шею новой заготовке, раскидывая по сторонам изящные пружинки. Раф регулировал ход превращения, то приостанавливая, то ускоряя, – не сразу заметил, как рядом возникла стройная тень юного помощника. Я двигался тише ртути – все-таки опоздал на целый час или полтора часа, а может, и вовсе не опоздал. Тем не менее хотелось угодить, понравиться своему патрону, кажется, в этом состояли мои прямые обязанности. Он вынул сигарету из влажной волосатой щели, вопросительно посмотрел на совок и щетку. Я повиновался – схватил их. Но он искал совсем другую вещь, блуждающий взгляд остановился на черной книжке под названием «Токарное дело», отдыхала на полочке вместе с инструментами.

– Возьми, почитай внимательно.

Мягкий, равнодушный приказ услышан и охотно приведен в исполнение. Среди пустых шкафов я нашел удобную скамейку. Приготовился к не слишком увлекательному чтению. Ногтем поскреб обложку, обнаружил, что ранее она имела более жизнерадостную расцветку, плохое обращение переодело в траур. Раскрыл книгу – пахнуло внутренностями разобранного мотора. На первом желтом листе уместилось краткое вступление о важности всех профессий без исключения. Постарался выучить текст, полагая, что мастер обязательно устроит экзамен. Перелистнул – появились цифры, расчеты, знаки каббалы. Голова наполнилась песком. Ненавижу математику, она – отвечала взаимностью. Разочарованно захлопнул книжку, отложил в сторону. Вернулся к Рафу, искренне признался: совок и щетка мне ближе, чем сложная токарная премудрость. Он спокойно согласился: можно обойтись и без теории, позволил встать рядом и наблюдать за медленным процессом рождения детали. Завораживающее зрелище. Двухэтажный Донателло послушно следовал стандартам, может быть, творил своего двойника. Вращение, равномерное жужжание успокаивали, уносили за пределы завода. Стоять бы так молча без движений до конца смены, до конца жизни. Взял пример с Рафа, прикрыл глаза и постарался не замечать, что здесь происходит.

Полностью погрузиться в спасительную прострацию помешал коллега Игорь, подкрался, уколол острым локтем, подмигнул, молча показал куда-то сквозь стену, не дождавшись того, чего хотел дождаться, исчез. Что он хотел сообщить своей мимикой и пантомимой – я особо не стал разбираться, потревоженные веки больше не желали закрываться, пришлось сосредоточиться на Яковлеве. Сгорбился, застыл, только руки совершали четкие, равномерные движения. Настоящий робот из мяса и крови. Полная гармония со станком, как будто играл партию на музыкальном инструменте, из органных труб вылетали компактные, идеальные по форме запчасти. Если на ум приходит старомодное – «виртуоз», значит, Яковлев постиг смысл такого редкого явления, как добросовестная работа. Раф тоже выполнял свою рабочую норму, но, скажем так – машинально, точно сдавал неприятные медицинские анализы. «Энтузиазм, самоотдача для него смертельны, – думал я. – Бесспорно, он профессионал в своем деле. Яковлеву, возможно, не допрыгнуть до его уровня, но года, небольшая зарплата и, куда уж без дурных привычек, развратили, развалили великого мастера». Когда мою кандидатуру предложили в качестве подмастерья, покорно принял назойливую обязанность, хотя в душе проголосовал против. Вслух – молчание, потому что споры и выяснения отношений отбирают слишком много энергии у тем более немолодого мужчины. Исходя из данного умозаключения, можно смело предположить, что и учить меня своему искусству не собирается. Выходит, Игорь прав, через месяц-другой бессмысленное стояние перед станком закончится? Ну что же, главное требование к помощнику – быть незаметным, по возможности вовсе исчезнуть – с удовольствием исполню. И судя по тому, как я был встречен после бессрочного обеда, – можно и дальше валять дурака, в любую минуту уйти куда угодно, неприятных вопросов, упреков не дождусь, даже увольнять не станут, невидимку невозможно уволить. Я с благоговением посмотрел на Рафа, гадая, куда бы отпроситься. Мысли действительно материализуются! Появился Ринат, тоже показал сквозь стены цеха. Сам пошатывался, угощал себя светлой шоколадкой. Теперь понял, чего хотел Игорь, – меня дожидаются благородный «Агдам» и новая порция издевательств.

– Идем, собрание открылось, – громко звал Ринат. – Граф тебя обязательно отпустит, ты ему только мешаешь спать. Даже не отпрашивайся, иди без спроса. У завода мало заказов, каждый от силы полтора часа делает вид, что работает. Завод экономит электроэнергию, нечем платить, скоро здесь все отключится, кроме углярки. У нас круглые сутки ярко горят люстры, умеем воровать свет, мы и тебя научим воровать киловатты, родители скажут потом спасибо. Вперед!