В. Вдовиченко - Жизнь такая, какой она была. Жизнеописание, рассказы

Видимо, наслаждаясь моим смущением, молодая женщина опёрлась одной рукой о косяк двери и подбоченившись другой рукой, отчего её фигура, чуть изогнувшись в талии, стала ещё изящней, спросила:

– Тебе чего мальчик?

Не смея поднять глаза, я тихо промямлил:

– Вам, вам, вам телеграмма. Получите и распишитесь, пожалуйста.

Женщина прочла телеграмму, расписалась и протянула мне расписку. Я взял расписку, но не торопился уходить.

– Что ещё? – почти смеясь, спросила она.

– Дату поставьте, пожалуйста.

Она снова взяла расписку, отошла к небольшому столику в коридоре и через секунду вернулась назад.

– Что-нибудь ещё? – издеваясь надо мной, спросила она.

– Да, время тоже надо проставить, – промямлил я, не отрывая глаз от её тела.

Она прислонила расписку к косяку, проставила время и, возвращая расписку, спросила:

– Надеюсь, теперь всё?

– Да, всё.

Дверь захлопнулась. Я вытер выступивший на лбу пот, и медленно стал спускаться по лестнице, потрясённый увиденным.

* * *

Вскоре в университете от нас потребовали, чтобы мы искали работу по профилю, и я устроился работать лаборантом в ИЯФ – Институт Ядерной Физики. Именно здесь я впервые окунулся в атмосферу жизни научного коллектива и научился некоторым тонкостям проведения физического эксперимента, особенно по изготовлению коллоидных плёнок для счётчиков Гейгера, да и самих счётчиков. Однажды мне поручили протереть бязью со спиртом демонтированную для профилактики выходную трубу спектрометра диаметром где-то 0.5 м. и длиной около 1.5 метров. При этом предупредили, что каждый раз я должен, продвигаясь сантиметр за сантиметром вдоль трубы, делать только одно движение по часовой стрелке кусочком белой бязи, смоченной спиртом, после чего кусочек материи я должен был выбросить в особую урну. После десяти протираний я решил посмотреть на результат своей работы, и засунул голову в трубу. Глупец! Что я надеялся тогда увидеть на внутренней полированной поверхности трубы? – сегодня я не могу сказать. Но когда я засунул в неё голову по самые плечи, дыхание перехватило от паров спирта и, пытаясь скорее вылезти из трубы, я раз пять ударился головой о её стенки, издавая громкие гулкие звуки, на которые сбежались все сотрудники. Я благодарен Ковригину Оресту Дмитриевичу – руководителю лаборатории, Лысикову Юре, Андрееву А., Карташову В., которые терпеливо посвящали меня в тонкости физического эксперимента. Через год оттуда меня и забрали в армию.

(1962—1965гг.)

В армию я попал во времена Кубинского кризиса. Ещё вчера (в 1961 году при росте 163 см и весе 50 кг) я был признан медкомиссией дистрофиком, с кучей хронических заболеваний, а сегодня в 1962 году (ничего не изменилось!) я был признан совершенно здоровым с записью «Годен к прохождению строевой воинской службы». В принципе, я ничего не имел против службы в рядах Советской Армии, но и не относился к фанатам, подобным тому инвалиду без пальцев на ногах, который при мне со слезами на глазах умолял комиссию признать его годным. Единственное, что меня сильно огорчало, это то, что я уже учился на 4-ом курсе вечернего отделения физфака КазГУ. В последней беседе с членами комиссии в присутствии военкома, я попросил дать мне возможность окончить университет, аргументируя, что в качестве дипломированного специалиста я был бы армии более полезен. На мою просьбу военком меня переспросил:

– Что, действительно очень хочешь учиться, сынок?

Я с надеждой пылко выпалил: «Да, да. Очень хочу».

Военком добродушно оглядел членов комиссии и с улыбкой проговорил:

– Ну, что ж. Я думаю, что если молодой человек так сильно хочет учиться, то… – он сделал небольшую паузу, во время которой я облегчённо вздохнул, а военком цинично продолжил, – то он будет учиться и после армии. В первый эшелон его.

Хорошо помню, как нас, пьяной километровой кишкой, вели по узкой улочке Самарканда, а местные жители, подбегая к нам, выменивали у нас за бутылку вина одежду – куртки, свитера, брюки, обувь и часы. Многие в часть пришли в одних трусах, да и то, только потому, что за них ничего не предлагали. Я шёл в самом конце колонны и когда за нами с грохотом захлопнулись металлические ворота и я, оглянувшись, увидел вооружённых автоматами часовых, – сердце моё оборвалось. «Ну, вот и всё, приехали», – подумал я.

Бывшие дистрофики, а теперь – будущая «элита» советских войск.

Я попал служить в учебную дивизию, выпускавшую специалистов сержантского состава разных родов войск.

С первых дней мы попали в жёсткие тиски армейской дисциплины. Подъём в 6 часов, одеться нужно было за 45 секунд, километровая пробежка независимо от погоды, зарядка и обязательное обливание до пояса даже в зимнее время. Сержанты строго следили за этим.

Первый месяц нас гоняли по строевой подготовке на плацу по 8 часов в день. К вечеру ноги гудели как струны контрабаса. Зато, когда наша рота подходила к столовой строевым шагом, миски на столах подпрыгивали в такт каждому слаженному шагу ста человек, и все уже знали – пришла химрота.

Не удивительно, что в начале службы многие из нас обращались в санчасть: кто по поводу потёртостей ног от портянок, а кто и симулируя различные заболевания, чаще всего простудные. Сержанты подходили с пониманием, и легко отпускали нас в санчасть. Там всех встречал очень чуткий и обходительный старшина:

– Ну, что, сынок, простыл, да? Давай, ложись на кушетку, сейчас посмотрим, послушаем.

Он внимательно осматривал и слушал «больного», давал какие-то микстуры или таблетки, затем просил прикрыть глаза, и влажными тампонами долго протирал лоб и лицо солдату, после чего просил его спокойно полежать минут пять. Некоторые в эти минуты даже успевали заснуть. Затем старшина выпроваживал больного, заботливо напутствуя его:

– Скажи своему сержанту, что я на сегодня освобождаю тебя от занятий по строевой подготовке. Надеюсь, что к вечеру ты уже выздоровеешь. Но если повториться, приходи снова. Довольный курсант шёл через весь военный городок, возвращаясь в свою часть, где его под общий хохот подводили к зеркалу. И только здесь, увидев отражение своего лица, от уха до уха измазанное зелёнкой и синькой, он начинал понимать, почему старшину из санчасти прозвали «Конь с яйцами».

Первые два года за строевую подготовку и за быт в нашей казарме отвечал старшина Калдыбеков – грузин по национальности, ещё мальчиком, усыновлённый казахской семьёй. При всей его напускной строгости мы очень любили нашего усатого старшину. Его любимыми поговорками были: «Сынок! Умом ты можешь не блестеть, но сапогом блестеть обязан», – и ещё: «Я вас заставлю мыть плац под звёздами Самарканда».