Фил Ахмад - Ухмылка статуи свободы – 2

не будь, товарищ, слепым и глухим,

держи, товарищ, разум сухим…

Включай мозги, закрой глаза, и будет тебе щастье… реальное… По естественной надобности мы забрели в туалетную комнату. После грязных, замызганных, провонявших нечистотами и хлоркой, советских общественных уборных, оснащенный современной сантехникой, облагороженный дорогими отделочными материалами, WC аэропорта Шаннон выглядел настоящим санитарным раем. Высоко под потолком чуть слышно работали вентиляторы. Кондиционеры и ароматизаторы нейтрализовали неприятные запахи, распространяя в воздухе молекулы морской свежести. Ступив на пестрый, с темными прожилками, мрамор навощенного до блеска пола, я с брезгливым отвращением вспомнил убогие городские нужники с неровными, растрескавшимися от влаги, серыми бетонными полами. Перед глазами возникли хлипкие фанерные кабинки, едва прикрытые разболтанными, повисшими на одной ржавой петле, дверцами. Изнутри вся грязно-зеленая поверхность кабинок была исчиркана похабенью извращенцев и разрисована непристойными картинками. Центром уродливой композиции служило главное архитектурное испражнение неизвестного автора общественно значимого проекта – примитивный толчок, по образу и подобию своему в точности копирующий парашу в тюремных камерах. Вероятно, сам автор имел богатый опыт созерцания оригинала, послужившего моделью для последующей реализации творческого замысла. В провалах и трещинах замызганного и скользкого бетона общенародных сральников месяцами не высыхали бледно-желтые лужицы с резким бьющим в нос, запахом фекалий и прокисшей мочевины. Повсюду были разбросаны растрепанные окурки и смятые обрывки газет, которые после прочтения (или когда припрёт) советские граждане обычно использовали в качестве туалетной бумаги. Во времена разгула сталинского мракобесия такая гигиена была еще и опасна для жизни. Не дай бог, кто-нибудь из бдительных граждан заметит, что ты подтерся обрывком газеты «Правда», да еще с портретом всенародно любимого вождя. По навету соседа по толчку можно было схлопотать политическую статью, и с пожизненным клеймом «враг народа» отправиться отбывать срок в колымских лагерях. Короче – чума в городе. Хоть стой, хоть падай. Обосраться и не жить… Туалетная комната в аэропорту Шаннона представляла собой настоящее царство эклектики. Светлое пространство умывальной комнаты отражали и увеличивали стилизованные венецианские зеркала, висевшие над каждой раковиной. На чистейшей зеркальной поверхности не было ни малейшего пятнышка. На фаянсовых раковинах нежного кремового оттенка – ни сколов, ни выбоин, ни царапин. На стене, сбоку от каждой раковины, располагалась электросушилка для рук. В каждой отдельной кабинке на хромированном держателе висел белоснежный рулон мягкой туалетной бумаги. В качестве альтернативы буржуазному излишеству в СССР тоже начали выпускать туалетную бумагу в экономичных рулонах. Грязно-серые советские аналоги отвратительного качества походили скорее на измятую оберточную бумагу, нежели на гигиенический атрибут для подтирки задницы. Гордый советский народ категорически не желал тратить свои кровные на прогрессивные туалетные новации. Неуклонно следуя устоявшейся традиции, граждане продолжали упрямо подтираться старыми, целенаправленно измятыми скомканными газетами. Назло врагам. Пусть знают все: броня у нас крепка и жопы наши чИсты. Анальное сознание стало частью ДНК советского человека и переросло в стойкую общенациональную привычку делать все через задний проход. Исправить ситуацию, изменить укоренившиеся в мозге блоки сознания крайне сложно. Ломка динамических стереотипов проходит с трудом, болезненно, в течение длительного времени. Совдеповское мышление – это гениальная идеологическая афера сродни многовековому религиозному дурману. Нелепое сочетание коммунистической догмы с христианским суеверием. Тот же опиум для народа. То же яйцо, только вид сбоку. Морально-идеологическая задница, выгодная только власть предержащим. Когда страна в жопе, то хорошо живут в ней только паразиты.

зря не верят в мудрость зада

те, кто мыслит головой.

жопа есть – ума не надо.

ибо ум у жопы – свой…

Мрамор, хром, фаянс, стекло, бумага – абсолютно всё до мелочей в этом храме отправления естественных физиологических надобностей было наполнено свежестью и, как в операционной, сияло поистине стерильной чистотой. Здесь всё имело вид, вкус и запах цивилизованного мира. Мой пришибленный знакомец в оба глаза таращился на вычурную глупую роскошь иноземного супергальюна и, глотая сопли, высоким гнусавым голоском с восторженным придыханием долдонил одну и ту же фразу:

– Вот эт-да! Живут же люди! Надо же! Ну, все, bля, все для человека сделано. Все, bля, для людей. Аргументация моего визави была непогрешима. Факт налицо. Крыть нечем. Не знаю отчего, но мне вдруг, стало ужасно обидно и противно. Ни за себя и, тем более, ни за инфантильного восторгателя импортными толчками. За державу обидно… немытую, bля… А когда этот лупень помочился в бледно-розовый фаянсовый писсуар, сотворенный дизайнером в стиле «рококо», то преисполненный глубоким чувством сопричастности прекрасным, впал в эстетический бздык, отчего даже забыл застегнуть ширинку. Об этой неприличной оплошности я ему деликатно напомнил на выходе из туалета, молча указав пальцем на распахнутую между ног брючную расщелину. Каждый раз, в очередном приступе одурелости, Гриб молитвенно закатывал пуговичные глаза, и, не замечая плохо скрываемое безразличие, вопрошающе оборачивался в мою сторону. Он, видимо, ожидал от меня поддержки и одобрения своих слоновьих восторгов. Но я вовсе не желал вступать с ним диалог: если ты общаешься с идиотом, вероятно, то же самое делает и он. Чтобы не травмировать психику, я вообще никак не реагировал на его восторженные возгласы и с деланным равнодушием пропускал словесный понос мимо ушей. Жизненные обстоятельства свели меня с этим ватноголовым тошнотиком всего на пару случайных часов и затем разлучили навсегда. Хрен-то с ним. Так… прохожий в толпе. Сквозняк…

Из кодекса человеческого здравомыслия…

Объявили посадку на рейс. Пассажиры, не торопясь, проследовали в самолет по переходной кишке и привычно заняли насиженные места. Взревели реактивные двигатели, форсаж, взлет – и мы снова в небе. Набрав нужную высоту, самолет занял установленный эшелон полета, и мощные турбины загудели спокойно и мерно. Вскоре из служебного помещения донеслись возбуждающие аппетит запахи. Только сейчас почувствовал, что проголодался. Бортпроводницы, неуклюже протискивая обтянутые потертыми форменными юбками свои филейные части по узкому проходу между пассажирскими креслами, принялись развозить кормежку. Специальную, самолетную. Чтобы сэкономить на инвалюте, индивидуальными продуктовыми наборами борт затаривали еще в Союзе. Запас продуктов был рассчитан на все время полета. Неиспользованные остатки пищи обретали вторую или третью жизнь в последующих рейсах. Как и весь советский общепит, аэрофлот просрочкой не гнушался – зачем добру пропадать? Экономика должна быть экономной. Пассажир – не собака, все схавает…