Фил Ахмад - Ухмылка статуи свободы – 2

Вот и славно. Население Канады увеличилось на два человека. Выгодный вклад в демографию страны. Инвестиция в их будущее поколение. Удачи парням… Все нормально. Жизнь продолжается. Полет тоже. Осталось единственное – успешно одолеть последнее воздушное колено длинного перелета – и мы окажемся в эпицентре мирового зла с добрым и вкусным названием Большое Яблоко. Ночной полет – это нечто невообразимое, фантастическое. Особенно, когда смотришь на землю через иллюминатор с огромной высоты. Когда самолет пролетает над большими городами, то на невидимой в ночи поверхности земли неожиданно возникают светлые пятна. Сначала неясные, эти россыпи света приближаются, ярко вспыхивают, искрятся разноцветными огоньками и постепенно угасают, растворяясь в кромешной мгле. Ощущения от этой картинки невозможно передать словами. Это надо видеть. Пережить. Пропустить через себя. Это инобытие. Вселенная. Космос. Это – ломтик Вечности…

Раннее утро. За горизонтом розоватым отблеском чуть слышно забрезжил рассвет. Заря нового мира. Подлетаем. Уже скоро. Под нами New-York, весь усыпанный огнями. Пространство, поражающее своей огромностью и беспощадностью. Вертикальный город, пропитанный уникальным духом двойственности. Город, единственный в своем роде. New-York City…

как много в этом слове

для сердца русского слилось.

как много в нем отозвалось…

Самолет развернулся и зашел на посадку. Я прильнул к иллюминатору. Вид за бортом завораживает. В голубеющем небе мимо нас проплывают полупрозрачные дымчатые клочки облачков, напоминающих растрепанную вату. Все проникнуто тонкими, еще слабыми лучиками восходящего солнца. Необычайно атмосферный пейзаж. Самолет начал снижать высоту, и на пестреющем ковре земли стали проявляться и обрастать деталями формы приближающейся поверхности. Внизу широко разлился Гудзон. Спокойный и величавый. Огромный солнечный шар медленно выполз из-за горизонта и залил светом окружающее пространство. Все вокруг мгновенно преобразилось от жизнетворной энергии светила. На побережье залива, вскинув могучую руку с факелом, в гордом одиночестве восстал покрытый зеленоватой патиной извечный символ Америки – Статуя Свободы, бессмертное творение Эйфеля, подарок Франции Новому свету. Статуя Свободы была специально изготовлена во Франции для США. Французы с большим пиететом относятся к античной мифологии. Возможно по этой причине, облику монумента приданы черты богини Гекаты. Геката – богиня ночи, мрака, колдовства. Первоначально эллины почитали Гекату богиней Луны, а впоследствии – могущественной повелительницей мрака, ночных видений и чародейства. Она действует во всех царствах природы: на небе, на земле и в преисподней. Геката – охотница, которую всегда сопровождает свора собак. Но её охота мрачная, ночная охота среди мертвецов, могил и призраков преисподней. В древности существовал таинственный культ Гекаты. Считалось, что богиня дарует мудрость в народных собраниях и судах, приносит победу в состязаниях и войнах, обеспечивает безопасность в мореплавании и удачу на охоте. Как владычица тьмы, Геката была в силах и разгонять подвластную ей тьму – вот что означают лучи вокруг её головы и факел в руках. Неудивительно, что Геката, как и Селена, считалась и богиней лунного света. Она и насылала кошмары, и защищала от них. Чаще всего Гекату изображали в виде трёх женщин в единой фигуре. Также она могла представать и в одном женском образе. Скорее всего, при создании скульптуры современные авторы имели в виду именно свет, разгоняющий мрак, и победу в сражении. Правда, от древней Гекаты в статуе Свободы осталось не так уж много: только лучи, отходящие от головы и факел. В самой Франции символом свободы считается фригийский колпак – его носили в Древнем Риме освобожденные рабы. Древнеримский головной убор украшает скульптурное воплощение свободной Франции на площади Республики в Париже. Американской скульптуре такого атрибута свободы не досталось. Отсутствие этой детали отнюдь не умаляет значимости и впечатляющей грандиозности монумента. Сама статуя имеет высоту 46,5 м и стоит на 47-метровом пьедестале, к вершине которого ведет лестница из 194 ступеней. А чтобы добраться до короны статуи, нужно преодолеть 354 ступени. Статуя Свободы – грандиозное скульптурное сооружение, по величине сравнимое разве что с известным творением Веры Мухиной «Рабочий и колхозница». На земле, как на топографической карте, уже различимы аккуратно расчерченные ниточки и узелки-перекрестки шоссейных дорог, по которым, словно муравьи, снуют крохотные авто. На этой живой паутине, словно игрушечные, стройными рядами выстроились кубики разноцветных домишек и строений. Едва различимые в туманной дымке шпили высотных зданий, как живые, тянутся к облакам и скребут небеса до самого горизонта. Это была АМЕРИКА. Меня охватила невыразимая гамма чувств. От волнения в груди забилось сердце. Восторг смешался с приятным беспокойством и незнакомым доселе ощущением пьянящей безмятежности. Душу наполнило радостно щемящее удовлетворения от того, что однажды поставленная и многажды выстраданная цель, наконец, достигнута. Состояние было олимпийское, чемпионское. Нечто подобное происходит в душе у альпиниста, в одиночку покорившего недоступную вершину Килиманджаро. Для меня это был поистине сакральный момент бытия, мгновение, в которое я испытал настоящий кайф победителя жизни. В этот краткий промельк жизни я с кристальной ясностью осознал, что любая, кажущаяся недостижимой, цель подвластна человеческой воле и что возможности homo sapience ограничены только его желанием. Какое же это сладкое слово – победа! Целительный бальзам на сердце. Амброзия для души. Боинг 747 плавно приземлился в аэропорту Нью-Йорка. В салоне раздались жидкие традиционные аплодисменты – ритуальная благодарность пилотам за мягкую посадку. Самолет пробежал по бетонной полосе и, замедлив ход, вырулил на стоянку. После непродолжительного маневрирования он остановился, судорожно вздрогнул от последнего рыка двигателей и замер. В этот момент лайнер был похож на утомленную длинным перелетом большую птицу с раскинутыми в стороны, слегка припущенными крыльями. Я приник к иллюминатору и с детским любопытством стал исследовать окружающее пространство. Мне было крайне интересно знать, из каких атомов и молекул вылеплен мир, к которому я так долго и упорно стремился. Необъятное взлетное поле было усеяно разнотипными воздушными судами. На фюзеляже каждого лайнера отчетливо выделялся логотип авиакомпании. На хвосте самолета была изображена эмблема флага страны. Между летучими монстрами ютились небольшие, видимо частные, самолетики с размалеванными корпусами. Каждая такая «птичка» несла на себе персональную картинку, которая, по всей вероятности, соответствовала художественному вкусу (или безвкусице) владельца летательного аппарата. Один из таких «игрушечных» мини джетов был окрашен в яркий розовый цвет и весь, от кабины до хвоста, разрисован пикантными картинками в игривом стиле журнала «play boy». Вместо стандартного логотипа на нем были изображены всемирно известные кроличьи уши, забавная эротическая придумка Хью Хефнера. Представить себе нечто подобное в СССР было невозможно даже в фантастическом сне. Случись такое – привлекут за аморалку и поместят в психушку на излечение от «тлетворного влияния». Но здесь другой расклад. Здесь – капитализм. В этом мире играют по другим правилам. Кто платит, тот и музыку заказывает. Кто девушку кормит, тот ее и танцует. У богатых шизоидов свои причуды. Извращайтесь на здоровье, господа миллионеры – любой каприз за ваши деньги. Невдалеке виднелось необычное, абстрактного типа сооружение, по виду напоминающее нечто инопланетное, космическое. Это было здание аэропорта. По идее авторов архитектурная форма нового аэропорта Нью-Йорка должна была олицетворять собой дух свободного полета. Желание заказчика – закон для исполнителя. В основу грандиозного проекта органической архитектуры был заложен принцип целостности, гармонии между внешней формой и внутренним содержанием. По замыслу архитектора здание воздушной гавани было символически выстроено в виде белой чайки с распростертыми крыловидными полусферами. В чреве этой гигантской птицы под мощными конструкциями бетонных крыльев располагался рабочий терминал аэропорта, в котором безостановочно кипела обычная человеческая жизнь. Неподалеку от терминала на высоченном рекламном щите ярко сияла неоновой подсветкой различимая издалека трехзначная аббревиатура – J.F.K. В моем пылком воображении эти англоязычные литеры представляли собой некий зашифрованный ключ от портала в иную реальность. Для меня, первооткрывателя, все это, в действительности, и был иной мир. Чужая планета. Неизведанная, манящая, непредсказуемая, пугающая своей неизвестностью terra incognita. К самолету подогнали трап. Пассажиры деловито потянулись к выходу. У трапа с вымученной улыбкой на недовольной физиономии стояла помятая бортпроводница с опухшими, красными от недосыпа глазами. Соблюдая стандартный прощальный ритуал, она как марионетка кивала пергидрольной головой с таким скорбным выражением лица, словно провожала каждого пассажира в последний путь. Для некоторых это действительно был последний путь – билет был взят в одну лишь сторону. На взлетном поле метрах в десяти от самолета нас ожидал автобус, предназначенный для перевозки прибывших пассажиров до терминала аэропорта. За рулем автобуса на широком кожаном водительском кресле черной скалой гордо восседал невероятно жирный человек в фирменной аэропортовской фуражке. Угольно-черная, с синеватым отливом, физиономия негритоса выражала крайнюю степень благодушия и доброжелательности. Жизнерадостный афроамериканец скалился во весь рот широченной ослепительно белозубой улыбкой каждому, кто входил в его автобус. Неизменная улыбка на лице – социальный ритуал. Общепринятый знак вежливости. Своего рода устоявшаяся общественная гримаса. Часть этикета. Во многих случаях эта национальное своеобычие походит скорее на театральную маску, нежели на искреннее проявление чувств. Жизнь человека в социуме, особенно в западном, – это театральные подмостки в реальном времени. Звучит банально, но это действительно так. На сценической площадке жизни каждый актер, натянув на лицо чужую маску, пытается играть свою собственную роль. Неосознанно и безотчетно. Нонсенс! Но таковы законы жанра.