Марина Леванте - Бритые яйца. Или обо всём-всём-всём

***

Это «вечное одиночество», которое скрасило первые дни после внезапно полученного удара, смерти дражайшего супруга Верочки, вообще-то, и сейчас, смотрелось, как всегда. Знакомое выражение измятой до неузнаваемости подушки довольно часто маячило у неё перед глазами и раньше, когда ещё жив был её почивший благоверный.

Просто такого рода застолья, правда, не столь масштабные, как прошедшие поминки, происходили не реже двух раз в неделю у них на городской квартире, куда вдова планировала теперь вновь перебраться ввиду отпавшей необходимости проживания в огромной усадьбе, а заканчивались они всегда одинаково, одной и той же позой спящего мужчины, правда, когда-где: то в кресле, а то и даже на полу, но неизменно почёсывающего то место, где у него на брюках располагалась ширинка. И периодическими окриками-призывами из уст Петра Васильевича к побудке, которые ни чем не заканчивались, и тело, выглядевшее почти мёртвым, оставалось на ночь там, где застряло в этой, ставшей уже до боли родной и знакомой позе.

Правда, иногда другу удавалось разбудить своего бывшего одноклассника, а теперь ещё и собутыльника, Витю, ткнув вилкой в бок, словно исполняющего трюки слона крюком, и тот, с трудом разлепив спящие мертвецким сном глаза, не то, что, не понимая, а, даже не догадываясь, где он, начинал неохотно собираться в путь-дорогу по направлению к своему дому.

Как-то гостеприимная хозяйка, радушие которой доходило порою до кретинизма… она терпела не только эти, так называемые, встречи школьных друзей, а потом их ночёвки почти в одной комнате с ней и с Петей, потому что не всегда Виталий падал в нужное кресло и в нужной комнате, но и всех тех, что чинно шёл недавно за дубовым гробом, когда она не могла заснуть до утра, слушая оглушительные препирательства уважаемых, правда, не ею, бизнесменов, решающих свои дела, и тоже в их квартире или в том особняке, куда они все с готовностью приехали, вроде помянуть её Петеньку, а на самом деле покутить и опять порешать свои нескончаемые проблемы… была просто шокирована, когда в очередной раз это «зависшее одиночество» зависло в неподходящем месте, а его другу удалось неожиданно разбудить того, почти неслышно произнося с удивительной настойчивостью:

– Витя, а Витя… тебе пора…

Потом Пётр Васильевич опять привычно тыкал спящего в бок вилкой и начинал сначала:

– Витя, а Витя… иди уже домой… У меня завтра встреча деловая, – вяло добавлял он, смутно, что-то ещё помня. – Мне выспаться…

А собутыльник, криво улыбаясь во сне, хмуря свои кустистые брови, которые и так низко расположились на его широком лбу, почти накрыв его голубые глаза под часто подрагивающими веками, всё не забывая, почти ритуально, совершать одно и то же движение рукой, пытаясь то ли почесать себя, то ли расстегнуть пуговицы на ширинке, всё что-то бормотал себе под нос, отказываясь исполнять просьбу товарища, случайно и так некстати озаботившегося своим ранним утренним подъёмом.

В тот момент, когда почти уже сам заснувший Петя, неожиданно сильно опять ткнул Витю в бок железным столовым прибором, который он так и не выпустил из руки, помня о главной задаче – разбудить, во что бы то ни стало, тот резко вздрогнул и так же резко стал собираться.

А Вера, зашедшая в ту минуту в комнату, с удивлением увидела, как упившийся и ужравшийся школьный друг её мужа, склонившись зачем-то над столом, на котором ещё оставалось что-то недопито и не доедено, с силой пытается разорвать пополам куриную тушку, с любовью зажаренную хозяйкой в духовке. Но та почему-то не поддавалась нажиму его мужских стараний, и тогда Виталий, недолго думая, всё раскачиваясь над полупустыми тарелками, словно спящий бычок Агнии Барто, быстро, той рукой, которую постоянно тянул к низу, засунул этот жирненький непокорный масленистый бушевский кусочек себе за пазуху. И только тогда, глубоко и удовлетворённо вздохнув, нехотя направился к выходу, сопровождаемый недоумёнными взглядами уже обоих хозяев дома.

Дотащился ли он со своей необычной ношей до пункта назначения или обглодал курочку по дороге, никто так и не узнал, да и не было это особо важным, главное, что на утро Виталий, так и не поняв, что же произошло на самом деле, понёсся на всех парусах в химчистку, бережно держа под мышкой пакет со своим испорченным костюмом, и отдавая его в руки приёмщицы, стыдливо прятал свои голубые глаза за совсем опустившимися в этот момент кустистыми бровями.

Женщина, стоявшая за стойкой, знала мужчину, как того аномально-патологического педанта, а тут… такой казус, произошедший в жизни этого хоть и пьющего, но очень аккуратного человека, очень переживающего за свою внешность чистюли…

***

Так что, когда Верочка прижималась к плечу товарища покинувшего её мужа, в надетом привычно отглаженном до хруста пиджаке и орошала дорогую ткань в «ёлочку» слезами, ей казалось, что всё, как всегда, не только эта измятая подушка в лице Виталика, но и начищенные до блеска узконосые башмаки, которые она наблюдала краем плачущего глаза, стоящие у порога, выглядели ровнёхонько, как ставил покойник.

Наверное, потому она и не могла с точностью до минуты и часа сказать, когда же этот образ «бесконечного одиночества» из привычно сидящей и дремлющей в кресле позы принял горизонтальное положение рядом с ней и на её кровати, всё так же продолжив по—детски сопеть ноздрями и, по особенному, теперь не только почёсывая, а и на самом деле расстёгивая ширинку своих выглаженных брюк.

Виталик во многом напоминал Верочке её покойного Петеньку, не только этим устоявшимся запахом дорогого алкоголя, смешанного с привкусом табака, не только аккуратно выставленными ботинками у порога на коврике, но и манерой раздеваться… Перед тем, как, хорошо, если улечься, а не завалиться в кровать, он тщательно, неважно в какой степени опьянения пребывал в тот момент, прикладывал стрелочку одной брючины к другой, потом аккуратно приглаживал обе, ещё держа их на весу, затем так же тщательно, будто в руках держал разогретый утюг, проходился по ним раскрытыми ладонями, водрузив, наконец, эту часть своего гардероба на спинку стула, где уже ожидал тот пресловутый очищенный от жира работницей химчистки пиджак, и только тогда, проделав этот свой ритуал, разворачивался к ожидающей его женщине и с гордостью не от проделанной работы, а совсем по другой причине, напыщенно, но всё же с некоторой настороженностью в голосе произносил:

– Верочка, а ты знаешь, а я ведь жутко зло # бучий…

И следом крупные черты его раскрасневшегося лица, не пойми от чего, от возбуждения или от только что проделанных манипуляций с костюмной тройкой, оказывались совсем близко от глаз женщины.