Марина Леванте - Бритые яйца. Или обо всём-всём-всём

– Мясо, Юрик, я и так могу пережевать, дёснами. Неудобно со вставными!

И внук возрадовался, что его родная бабушка поддержала его теорию о том, что людям зубы вовсе не нужны, они же, как звери, забыв, что него у самого-то, между тем, рот был полон зубов, и кажется, отказываться от них он совсем не собирался.

– Так, что же, вы предлагаете мне вырвать все свои зубы, раз в них нет необходимости? А зачем тогда вы всё время напоминаете о скидках на импланты?

Спросил возмутившийся всей этой нелепостью и не чувствующий себя зверем Иванов, который уже точно не собирался ничего делать у Арамовича.

Но тот, не обратив внимания на сказанную только что фразу, продолжил нести свою ахинею дальше:

– Когда я был техником, – неожиданно произнёс он, потому что Иванов тут же подумал про себя: «А сейчас, ты кто?», – то изо рта у пациентов очень сильно воняло, это из-за разных проблем, потому я и пришёл к выводу, что зубы лишние во рту у человека.

Со всей значимостью в голосе, на какую был только способен, закончил, наконец, Арамович свои измышления на тему: кто мы, звери или нет.

Ну, а раз люди это те же звери, которым зубы только для престижа нужны, а так на фига, это то, что вынес Иван Иванов из речей этого вроде врача, и то, только потому, что халат белого цвета тот нацепил, а не серо-мышиной расцветки, то он, плюнув на имеющиеся скидки, не глядя больше на плакат, где были изображены импланты, которые надо будет каждые полгода приходить и подкручивать, вышел из престижного кабинета и даже не обернулся на врача из клиники «Престиж», потому что знал теперь, что зубы вовсе человеку не нужны, только импланты, и то, только когда на них скидки, а так это всего лишь престиж – зубы во рту у людей, которые, если что, как звери.

«Любопытно, а мозги и извилины в головах у таких, как этот Арамович, это тоже престиж, или можно спокойно и без них обойтись…» – думал про себя Иванов, быстрыми шагами совсем уже не оборачиваясь назад, удаляясь в темноту вечернего города, где весело подмигивая, горели столичные огоньки, будто бы говорящие, что не всё так плохо в этой жизни, главное, не быть арамовичами и просто поменьше встречать их на своём пути, чтобы помнить, что ты всё же человек, а не зверь, хоть и животного происхождения.

– О й, а вас никто никогда не рисовал? – Охватив взглядом женскую фигурку в надетом вязанном платье, поинтересовался художник.

Они стояли в этот момент перед картиной «Утро стрелецкой казни» в Третьяковской галерее, куда он затащил её на первое свидание, он же художник.

Ещё раз, осмотрев женщину, не стесняясь, обойдя её со всех сторон, будто вокруг уже готовой скульптуры, и он её изваял, потом, прищурив один глаз, будто он ещё и стрелок и собирался сделать сейчас свой контрольный выстрел, художник ахнул и снова воскликнул:

– А давайте я вас нарисую! А..?

И уже встал у мольберта с кистью в руках, хотя по-прежнему находился в это время у полотна великого Сурикова.

Ещё раз, вспомнил напоследок, что стрелок, прищурил правый глаз, потом левый, чтобы уж точно попасть в цель и приступил к ваянию…

Художник вдохновенно рисовал, размахивая кистью и разбрызгивая вокруг себя краски, не попадая тем временем на будущую картину.

Зато он, не желая ошибиться с размерами и желая в точности передать весь колорит стоящей перед ним женской фигурки в надетом вязаном платье, уже прикладывался обеими руками к её грудям, потом мысленно переносил их на полотно, что-то там передвигал, опять своими руками художника… Отходил в сторону, прикидывал, всё ли хорошо, не ошибся ли…

Опять возвращал свой взор к модели, пребывающей тем временем в недоумении и наблюдающей за этими странноватыми манипуляциями, больше напоминающими ей массажиста, тщательно разминающего тело клиента.

Но он не был массажистом, он был художником и потому…

Снова двумя кистями своих рук он прикладывался к женским грудям, снова пытаясь оценить и не промахнуться с размерами, он же был, к тому же реалист и всё должно было быть в натуре и натурально. Хотя до этого он рисовал только пахучие цветочки и разноцветные клумбочки с ними же.

А тууут… Тут, такое не паханное поле для его деятельности. Он просто млел от счастья, мня себя уже великим, и видя своё художество на стене в какой-нибудь галерее мирового значения. А вокруг толпа зевак, оценивающая его произведение.

Вот как он сейчас… Уже покончив с грудями, художник медленно со вкусом и почти без остановок, перешёл к нижней части, что располагалась на этом теле под торсом, его он уже нарисовал… Хватая руками женщину за талию, и уже для лучшей видимости, почти разрывая на ней тёплое вязаное платье, художник входил не во вкус, а в раж… Он готов был изобразить на своей будущей картине сцену изнасилования, сделав из неё мировой шедевр, чтобы потом никому не показывать, а повесить у себя в спальной комнате, в изголовье и наслаждаться своим творением, единолично, не подпуская никого к тому телу, которое так сильно его очаровало, что он сумел увидеть даже то, чего не видно было и на горизонте его мечтаний, потому что художник действительно всю свою жизнь рисовал только занюханные цветочки, но вот, оказавшись в музее, и около картины великого Сурикова, с изображенной на ней казнью людей, полёт его бурных фантазий спровоцировал его на создание им, наконец-то, чего-то значимого в своей жизни, где не было женщин, но где присутствовал тантрический секс, и даже платье сиреневого цвета, плотной вязки, не мешало этим занятиям, ему не помешала бы даже металлическая кольчуга, надетая на рыцаре из средних веков, ведь утро, состоявшееся аж, в XVI веке, вызвало в нём такой небывалый всплеск его творческого потенциала…

И вот он снова, рисует, рисует и рисует, и щупает и щупает, и щупает, и измеряет и всё измеряет, и уже всё подряд, боясь промахнуться с реальностью…

Он же художник, в конце концов, если кто-то ещё сомневается, ну, не великий, ну что, поделаешь, не всем же быть великими, зато с выбранным размером, он точно никогда не промахнётся, хоть и не перенесёт его потом на полотно, в виде обнажённых женских грудей, на котором уже до него изобразили казнь людей… Ну, просто он художник от слова худо, потому что и такие имеют право на существование в нашей жизни… А почему бы и нет, а иначе как бы понравившаяся ему женщина узнала бы, что просто понравилась ему, и он даже от избытка чувств предложил ей нарисовать её, ну и что, что только в своём уме, зато в каком непревзойдённом, почти, как то «Утро стрелецкой казни…» а на его фоне, на фоне виселицы – женские груди с правильно выписанным размером… Это же уже даже сюрреализм, и не какой-то там Суриков, а почти что Дали, если кто-то ещё сомневается в том, что он художник, ну и что, что от слова худо… но художник же…