Марина Леванте - Бритые яйца. Или обо всём-всём-всём

Как правило, женщина тоже поднимала не голову, а глаза, в которых скользило неприкрытое удивление, ибо вот уже почти три часа сначала делая попытки войти, а теперь кончить, Витёк доводил бедолагу не до оргазма, а до изнеможения, а теперь ещё и вопросы какие-то несуразные задавал, когда она больше напоминала зависшую на одной ноте только что где-то рядом исполняющую джаз любимой Витьком Эллу Фицжеральд, и чуть не плача шептала: «Мне пора… давай в другой раз…»

Но другого раза, тоже, как правило, не происходило, и по обычаю, пока дама, вышедшая из душа, одевалась, с трудом натягивая надетые зачем-то капроновые чулки на резинках, слышалась одна и та же гордая песня не буревестника, что вот раньше бабы от него просто стонали, потому что у него член был, как у коня. Правда, почему-то никогда Витёк не договаривал, куда он теперь делся этот его всё же бычий х#й, тот, что грустно висел сейчас у него между ног, больше напоминающий какой-то созревший и перезревший фрукт, о котором с таким восхищением каждый раз говорил сам хозяин, но не дамы, которых он заманивал к себе разными обещаниями какого-то неземного наслаждения, не предупредив в чём оно будет заключаться. И что стонать они будут не от счастья, которого много не надо, а от боли, потому что у мужчины всё же должен быть человеческий половой орган, а не как у коня, и не как у племенного быка, который ещё до кучи и не смог произвести в нужном количестве потомство, как в том колхозе, под названием «Светлый путь». Но мог бы хотя бы просто оставаться нормальным человеком, и помнить, что всё же не конь и не бык, который, между прочим, тоже любит ласку, дабы поутру в коридоре не раздавались почти страдальческие стоны, и чтобы консьерж не сбивался со счёту, когда мимо него пробегала опять новая гостья и не думал про себя «ну, когда же, наконец, остановится этот нескончаемый поток страдалец, которых Витёк так и не смог сделать счастливыми, несмотря на свои внушительные размеры, о которых он так мечтал с детства, так завидовал, но не людям, а пасущимся на поле лошадям и коровам, что так ничему и не научился, как только оприходывать очередную даму, словно тот уважаемый мужиками племенной бык…»

Смеркалось. Темнота, разбавленная светом уличных фонарей и падающих ярких разноцветных бликов от витрин магазинов и кафе, тоже, казалось, падала на улицы города, накрывая его почти ночной чернью… Сновали прохожие, спешили с работы побыстрее разойтись по домам, вернуться в тепло и уют своих квартир к семьям, ожидающим жёнам и мужьям, к детям, и родителям…

Девушка среднего роста в светлом коротком пальтишке и такого же цвета шляпке с маленькими полями тоже то и дело поглядывала на часы, слегка отодвигая чёрную кожаную перчатку с запястья, и следом оглядывалась по сторонам, будто искала кого-то глазами. Потом начинала ходить из стороны в сторону, вдоль светящихся витрин магазинов, периодически засовывала руку в карман, потом, помедлив, вновь начинала свои хождения из замедленного ритма, переходящие в нервное постукивание носком ботинка по асфальту и наконец, не выдержав, ещё раз посмотрев куда-то в сторону, будто в последний раз, она всё же достала мобильный телефон, и тут же её звонкий возмущённый голос произнёс в трубку:

– Ну, разумеется, тебе же дороже твой Егоров, я уже полчаса тебя жду…

Она тут же глянула на стрелки часиков, сумев даже не отвернуть манжет перчатки, хотя, и это было лишним, она и так знала, сколько уже времени отмеряет своими торопливыми шагами этот тротуар перед кафетерием…

– Уважаем только его…

Продолжила она, по сути, свой телефонный монолог, потому что по её лицу видно было, что на том конце провода, глухо молчали…

– Ну, пойди, поцелуй его смачно в зад, если он тебе так дорог…

Добавила она и тут же закончила, по-видимому, с той стороны, что-то всё же вяло ответили, потому что интонации её изменились, казалось она смягчилась, произнеся, тем не менее, приказным тоном:

– Давай, я тебя жду… и побыстрее, мне надо домой…

Прошло ещё минут пятнадцать-двадцать, молодая женщина выдвинувшись на встречу тому, кому она только что звонила, влилась в толпу спешащих по делам людей и стала почти незаметной в своём ярком наряде на фоне жухлой осенне-грязной листвы, что месили своими ногами, прохожие, превращая её в поток темноватой жижи, перемежающейся с весёлыми пятнами-светлячками, всё падающими из оконных проёмов окрестных домов-многоэтажек.

Неожиданно из этой многолюдной массы выделилась почти тень, во всяком случае, мужчина невысокого роста, шедший размашистой походкой, при этом, почти семеня своими ногами-колёсами, и размахивая себе в такт рукой, в которой он зажимал пухлый, раздувшийся портфель, был совсем незаметен для окружающих, но только ни для той, которая с нетерпением ожидала его…

– Николаеч!… – громким эхом над головами и сквозь ряды прохожих пронёсся знакомый звонкий голос…

Тот, к кому это относилось, тут же вздрогнул, резко затормозил своей косолапостью, и застыл как вкопанный, даже не делая попытки повернуть головы в сторону позвавшей его…

Глядя на эту почти неживую картину, казалось, что низкорослый мужичок в потёртых джинсах и тёмной куртке сейчас со всей силы бросит свою ношу в виде тяжелого портфеля на землю, себе под ноги и сходу преподнесёт освободившуюся руку к седому виску, чтобы отдать честь, хотя на голове его была всего-навсего вязаная шапка, а не военная фуражка…

Он так и стоял в такой странноватой позе, будто сел на кол всем своим коренастым телом, когда девушка подошла к нему, легко взяла под руку, и они двинулись вместе с толпой по направлению к ярким огням, что искрами прокладывали путь в ещё более блестящий, искрящийся мир всеобщего шума и гама, вперемешку с гудением клаксонов автомобилей и грохочущих шинами огромных колёс троллейбусами, мягко пружинистыми рессорами, создающие дополнительные шумы на мелькающем впереди широком проспекте.

Шагнув одновременно на низкий тротуар главной улицы, причём, мужчина попытался попасть почти точно в след, оставленный изящной обувью его молодой спутницы, будто на нём и впрямь была та фуражка и будто он и впрямь был на плацу и на параде среди военных, а не среди уличных прохожих, они оказались аккурат перед теми же стеклянными дверьми, у которых девушка стояла в длительном ожидании, вернувшись уже вдвоём сюда, тем же маршрутом, которым она вышла навстречу своему кавалеру.

А кавалер, как-то присобравшись, набычившись своей дутой курткой, втянул глубоко в лёгкие никотиновый дым от сигареты, что он спешно успел достать из пачки, лежащей всегда наготове, для таких случаев, как можно ближе к телу, ибо курить в общественных местах с недавнего времени было запрещено, а надо было накуриться желательно на все часы своей жизни, ну, или хотя бы, на то время, что будешь находиться в закрытом помещении, где ни-ни, нельзя, так же спешно выдохнул огромный сизый клуб, следом кинул то, что осталось от только что сигареты, одной затяжкой дойдя до фильтра, и стартанул почти галопом в стеклянный дверной проём, чуть не позабыв за порогом свою спутницу.