Марина Леванте - Бритые яйца. Или обо всём-всём-всём

А Ника, не раз слышавшая эти россказни про внучка и дедка, и про то, как они всей семьёй в разгар кризиса «велики берём на два часа, на семью из пяти человек, по 16 тыщ за раз…», будучи человеком добрым, и не только уже выучившая до последней фразы все его байки, но и воочию зная, что в них нет, практически ни слова правды, всегда жалела отставного пожилого капитана… Жалела, что нет у него тех, так желаемых им елей в обхвате по четыре метра, что не может он спеть «баобабы, мои баобабы», а должен довольствоваться исполнением традиционных песен про ель новогоднюю. И, помня его очередное сказочное повествование о том, как БТР его переехал, а он в окопе в тот момент находился, но потом три дня не мог разговаривать, дара речи лишился от ужаса, не только шрамами оброс на голове, в которой теперь роились одни только фантазии, переплюнувшие в своей неправдоподобности и Герберта Уэллса, и всех писателей-фантастов вместе взятых, в очередной раз, посочувствовав ему, поверив в искренность его траура по почившим родителям, сказала, что если он хочет, то она может его звать б***уном. Ему же это приятно.

А сама про себя подумала: «И это точно соответствует истине, не зря же он на работе всё, её бутербродами подкармливает, делая из неё Кота Ваську, и всё, памятуя прежний род своих занятий, бдительно охраняет её от посягательств со стороны мужской половины их рабочего коллектива… заодно и зубы, ей заговаривая и попутно себе удовольствие доставляя, сидя на её маленьких ушках, а не только за столиком кафе… Да и чёрт уже с ними, с этими елями и соснами, пусть хоть десять метров в обхвате будут, основная-то его фантазия ведь оказалась и в самом деле, правдивее всех его выдумок, женщин он всегда любил, а вот дальше… опять одни баобабы… так те в Африке, а Николаеч здесь…»…

И уже подаёт ей толстый кусок пышной белой булки, густо намазанной сливочным маслом, а сверху, в те четыре слоя сыр и колбаса, что сейчас затрещит за ушами так, что всё равно она не услышит ничего из его очередной заезженной байки, так пусть себе говорит, а она всё ж таки послушает, ну и, конечно же, покушает, он же для неё старается и во всём абсолютно…

Е катерина Ивановна была женщиной весьма привлекательной, некоторые даже считали её красивой, за спиной она оставила не только длинную жизнь, но и трёх изрядно пьющих мужей, можно даже сказать алкоголиков до мозга костей, при этом оставалась всё так же хороша внешне, почти без возрастных изъянов на своём хорошеньком лице. Она по-прежнему любила хорошо одеваться и хоть давно не работала, соблюдала дома чистоту и порядок не только своего внешнего вида, причем настолько, что иногда сама же и пугалась своей педантичности, замечая, как её раздражает даже просто плохо задернутая занавеска, что вносило дискомфорт в её личное восприятие мира.

Тем не менее, она не изменяла выработанному своему статус-кво, во всём быть красивой, не смотря на свой возраст, но при всём этом давно утратила интерес к мужскому полу по причине, что так и не встретила достойного для себя спутника в жизни, всегда с улыбкой замечая, что такой видно, еще не родился, и потому вела довольно спокойный образ жизни, никому не мешая, но и не замечая при этом главного, что продолжала нравиться мужчинам.

И вот, несмотря на её устоявшееся мнение, что мужской пол для неё умер или закончился, однажды случилось совсем неожиданное, в неё влюбился сантехник Миша, обслуживающий их дом от местного ЖКХ.

В тот день, когда случилась эта неожиданность, он пришёл в квартиру к Кате со старшим напарником. И потом вспоминал, как уже у порога чуть не упал от удивления, когда дверь открыла эта неземная женщина, божественной красоты, он в тот день не накатил по обычаю и оценку давал на трезвый взгляд, на ней не было надето привычного замызганного халата, теперь он уже не помнил, во что же она тогда была одета конкретно, настолько ошалел, он таких женщин в своей жизни ещё не встречал, но была причесана и накрашена, не смотря на ранний час. Это было очень странно. Ему, Мише, сантехнику было с чем сравнивать, он каждый раз по нескольку раз в день стучался в разные квартиры и везде было одно и тоже – тот самый упомянутый халат и бесхозность во всём внешнем виде каждой хозяйки, что открывала ему двери.

А тут ко всему этому не привычно парадному виду, женщина была еще и удивительно хороша собой, у неё была высокая большая грудь, вожделенный предмет вечных мишиных мечтаний, хорошая фигура, такая, как ему нравилась, чтобы везде было, ну, а тут… тут, чтобы было больше всего, и с лица очень мила, без единой морщинки, хотя за темными лучистыми глазами угадывался её реальный возраст.

Тогда поговорив на общие темы, касающиеся тепла в доме, ещё коснувшись каких-то бытовых мелочей, Миша почти и не смотрел на Катю, он и так был ослеплён ею до болевых резей в глазах.

Впрочем, и в следующие его визиты ничего не изменилось, он стоял, немел и потел, в тот момент, когда она только успевала открыть входную дверь, чуть не падал в обморок, излучая вокруг себя пахучий алкогольный аромат, снова видя перед собой что-то неземное и прекрасное.

С трудом протискивался мимо Екатерины Ивановны в ванную комнату, боясь задеть её своими сантехническими руками, которые не способны были открутить краник, а вслед за ним и кран буксу. Он боялся её сломать, как и дотронуться до Екатерины Ивановны, стоящей рядом, почти вплотную к нему, от чего у сантехника Миши почти останавливалось дыхание и полностью прекращалась его жизнедеятельность, он начинал заикаться, что-то мямлить совсем не по-русски, к тому же, он такую кран буксу видел впервые, будучи сантехником уже бог знает сколько лет, но таких, как и таких женщин, как эта, хозяйка квартиры, он в своей жизни не видел. И потому не солоно хлебавши уходил, но каждый раз обещал вернуться и возможно, всё же что-нибудь да починить, а на самом деле имея лишь одно желание ещё раз посмотреть на Екатерину Ивановну, на её грудь то ли 8-го то ли 9-го размера, потому что больше ничего он не видел и был не в состоянии что-то увидеть, как и ту кран буксу, которую увидел впервые в своей жизни.

И потому стоял, тупо смотрел в отвернутый кран, мечтая совсем о другом, о той груди, что, если не вздымалась, то мягко и незаметно поднималась совсем рядом с ним, точно. В какой-то момент он опять ощутил лёгкое головокружение от прилившей крови к голове, и готов был уже упасть в обморок, будто стоял ещё только на пороге её квартиры, а она только открыла ему дверь, отчего у него уже и в зобу перехватило, руками что-то ещё крутил в том кране, а сам мечтательно держал их на той вожделенной груди, затянутой в красивую ткань, и вовсе не халата.