Марина Леванте - Бритые яйца. Или обо всём-всём-всём

И такое в его жизни уже случалось, в этом не было ничего не обычного или случайного, когда он познакомился с танцовщицей из балета во время подготовки к Олимпиаде восьмидесятых.

Такой же коренастый, но не седой, он тогда зашёл в гримёрку, а она, эта дива, сидела почти полностью обнажённая перед зеркалом и только длинные густые волосы, спускающиеся водопадом до самых её щиколоток, закрывали спину. Ему по долгу службы нужно было проверять эти самые гримёрки и шкафчики в них.

Короче, опуская все подробности его безмерного восхищения увиденным, они договорились встретиться в Александровском саду ровно в восемь. О чём Николаеч, почти как сейчас свою даму, успешно забыл. И всё повторилось… только годы обратно…

Вот идут они строем и тут чей-то нежный, словно звон колокольчика, голосок:

– Саша, я тебя тут всего-то 15 минут жду!…

Ей повезло, этой танцовщице, пятнадцать минут, а не полчаса, как уже почти в другом столетии.

И тут же несколько человек, как по команде, повернули головы, так как в строю был не один Саша, но все сразу поняли – такая красавица может ждать только, его, Николаеча!

В общем, дальше всё, как обычно, уже не интересно и заезженно – они встречались, а потом…

Потом, была ещё гречанка. Отец которой, кажется, был наш родной, русский, а вот, мать именно из Греции. Эта, вновь или, всё же потом, встреченная им женщина, была очень красива, а греческий нос добавлял ей какого-то особого шарма… Они тоже, как и с той танцовщицей с писклявым на самом деле, а не нежным, голоском, встречались, она была из семьи дипработников. Николаеч, вообще всегда, ещё с молодых лет, стремился ввысь, к совершенству, несмотря на свой низенький рост, и даже родилась эта его новая знакомая на солнечной родине своей матери-гречанки.

Но она тоже вышла замуж, как и та девушка, с которой шутники сдёрнули юбку, а он, Саша, помог ей надеть её обратно… Было и такое в его жизни, и с которой он вместе сел потом в транспорт, взял телефончик, и они тоже, куда ж без этого, ходили на свидания, но и она вышла замуж. Нет, ни за него, конечно же, а за его друга курсанта. И да, конечно же, потому что он сам не захотел или так захотел – уступить дорогу своему товарищу по службе… Это было делом чести для него, для, теперь уже совсем не молодого, Николаеча, которому только и оставалось, что гордиться своими прежними достижениями, что он, с успехом и делал, уже сидя в кафе за столиком со своей молодой пассией по имени Ника, которой было всего тридцать, а ему уже почти шестьдесят, и которая, являлась всего-то его сослуживицей по работе, что не отменяло той его стойки, словно усевшегося на кол чучела и так и застрявшего с поднятой в приветствии рукой у седого виска, хоть давно и в вязаной шапочке, а не военной фуражке.

***

Сиротливо бултыхающийся в пластмассовом стаканчике бумажный пакетик, в котором предполагалось находиться чайной заварке, но от которого почему-то резко попахивало рыбными консервами, взятая пицца, под названием «С грибами», ну, ещё солонка и перечница, стоящие на столе в этом заведении, куда бодро, сопровождаемый дымовой завесой заскочил Николаеч со своей спутницей, располагали к разговорам на кулинарные темы, которые очень любил Саша, будучи и сам неплохим коком, как он себя называл, и таким же фантастом, что мог соперничать с самим Уэллсом, ибо все его рассказы – байки, напоминали одну и традиционную:

«У меня на дачном участке ели четыре метра в обхвате, что те баобабы в Африке»…

А дальше, душа его просто неслась в рай, раскрывшись, словно русский баян в мехах, а не под грохот всё же африканских тамтамов… и можно было слушать и слушать, бесконечно, почти, как замкнутый круг, потому что истории повторялись, хоть и было их, действительно бесчисленное множество, но Николаеч так любил слушать самого себя, что не мог отказать себе в удовольствии и по десятому разу проговорить, пришёптывая на деревенский манер и уверенно приговаривая «ты веришь», одну и ту же байку, одному и тому же собеседнику, коим являлась сейчас его сослуживица Ника, и он не мог упустить такой возможности, потому, хлебнув из белого пластмассового бассейна того рыбного напитка, почему-то названного чаем, быстро, боясь что его перебьют, а так уже бывало, он заговорил и разумеется, на означенные кулинарные темы…

Опять присобравшись, но теперь уже не стоя, а сидя в кресле хлипкой конструкции, из которого можно было запросто вылететь, оказавшись рядом или под, такого же строения, столом, но для того, чтобы полностью войти в образ, речь ведь должна была идти о его молодых годах, когда он носил ещё ту фуражку, и для того, чтобы всё выглядело правдивее, не смотря на постоянное с сомнением произносившееся, больше для себя, для своей уверенности, что не соврал-таки – слово – «ты веришь»…

– Ты веришь, отблагодарил как-то меня посол Украины…

Произнёс немолодой уже Саша, удачно обойдя шипящие, не спутав «ша» с «ща»…

– Ну, там рыбка-хирибка, горелка-харилка, в общем, еду я в часть, продолжил он. – Прихожу, говорят, Михалыч – генерал, икру мечет, тебя зовёт. Уже все знают, что ты на Украине был, ждут с горилкой. Хорошо, я часть припрятал, а Михалычу отнёс рыбу, которую могла испортиться…

При этих своих словах про испорченную рыбку-хирибку, Николаеч незаметно глянул на Нику из-за своих пухлых мешков под глазами, от чего он всегда напоминал почему-то девушке рака, с желанием проверить её реакцию и понять, насколько может он быть откровенен в своих дальнейших рассказах с ней…

Молодая женщина в этот момент, даже без учёта, что именно это повествование от отставного капитана, она не просто уже слышала, а знала даже наизусть, всё своё внимание сосредоточила на пицце, в которой, тыкая вилкой, пыталась найти то, что обещало меню, хоть один завалявшийся гриб, ну, хоть поганку, если не подосиновик, но у неё это вообще, не получалось, тем не менее, Николаечу показалось, что она с ним согласилась, ну, или более, менее благосклонно отнеслась к его желанию случайно покончить с генералом. И это было бы справедливо, ведь это его, Сашу, отблагодарили, почему он должен был делиться полученной благодарностью..?

Вздохнув, что пронесло, рассказчик понёсся дальше в густые дебри своих повествований:

– А однажды Ястржембский напился у нас на приёме в посольстве… Представляешь, – добавил он, попутав видно, с «веришь». – Я с ним потом после приёма ещё часа два говорил, пока он не выключился. Мы его домой отвезли. Как нас потом его жена благодарила, что ты! Даже письмо написала командиру части…

При последовавших словах «ты, что не веришь?» Ника подняла голову, оторвав пристальный взгляд от тарелки, посмотрела в надутые мешки Николаеча, что почти полностью закрывали его карие глаза, и с сомнением произнесла: