Марина Леванте - Бритые яйца. Или обо всём-всём-всём

– Нет…

– Как так, нет!? – возмущённо откликнулся не молодой, а сильно пожилой Саша… и не успел добавить, я никогда не вру, вот те, крест, потому что девушка, глядя на вилку, на которой повис кусочек отварной картошки, твёрдо заявила:

– Враньё! Это не гриб… Тебе, как кажется…?

И она поднесла кусок, вытащенный ею из грибной пиццы к носу Александра Николаевича.

А тот, подозрительно посмотрев на предмет, сильно напомнивший ему ту рыбку-хирибку, заучено произнёс свою культовую фразу:

– Ты что… не веришь?

И с удивительным напором и настойчивостью продолжил:

– Не веришь, я нашёл документы одного депутата… – тут капитан в отставке всё же решил состорожничать и не стал называть фамилии известного высокого человека, – и вот он приехал ко мне в часть, меня благодарить. Идёт три, веришь, три человека охраны и у каждого в руках по три пакета в каждой, итого 18 пакетов принесли! – Сходу в уме подсчитал сидящий напротив за столиком кафе.

– А там… – тут он даже мечтательно закатил глаза, которые не замедлили появиться из-за мешков, словно партизан, выглянувший из окопа, – коньяк, сервелат дорогущий, рыбка… Ну, и тут последний охранник ко мне подходит и конвертик мне передаёт… а там… – опять, прозвучало – «веришь», настолько сказочной оказалась озвученная им цифра … – 800 долларов. – С гордостью, но почти шёпотом, закончил Николаеч, наверное, чтобы никто из посетителей этого кафетерия не услышал, о какой баснословной сумме шла речь.

Но тут, вспомнив шуршащий звук зелёных купюр, сравнив их номинальную стоимость с запахом дорогой колбасы и даже ощутив горячительный вкус вручённого ему алкоголя, прикинув в уме цену напитка, Николаеч тяжело вздохнул и добавил:

– Эх, нет, лучше бы всё деньгами дал, там продуктов было тыщи, на две… – по обычаю прошепелявил он на букве «ща», которая прозвучала в этот момент, как «ша»

Но, несмотря на расходящегося всё больше Уэллса в вязаной шапочке, что лежала в тот момент на столе, рядом с тарелкой, в которой должна была быть грибная, а не картофельная пицца, Ника всё не могла успокоиться, и возмущённо крутила перед глазами рассказчика теперь уже пустой вилкой, на которой ни маячила ни рыбка-хирибка, ни даже остатки пюре, и глядя на этот голый алюминиевый столовый прибор, потом подозрительно посмотрев на девушку, чьё внимание было приковано, незаслуженно не к нему, Николаечу, он решился на последний шаг, тем более, что вилка в руках женщины вызвала в его голове очередные ассоциации из прошлого с тем, во что, возможно, она всё же поверит.

Смочив рот остатками жидкости из почти пустого стаканчика, он заговорил опять, плюнув на то, что, как видно, придётся по обычаю слушать себя самому, но он же так любил эти свои разговоры:

– Хожу я, значит по гражданке на приёме в посольстве…

А надо сказать, что Александр Николаевич работал в охранной службе, по типу сегодняшнего ФСО, и потому и мельтешил постоянно на каких-то дипприёмах всё в том же качестве.

– Ну, уже к концу подходит. Идут навстречу две дамочки, а я им так: «Колготки порвать не боитесь?» – имея в виду, что жёны дипломатов клептоманией страдают. – Ну, они смутились, в общем, в сторону пришлось отойти. Знаешь, сколько серебра за пояс понавтыкали?

Вообще-то, в этом рассказе, который Ника всё же услышала, так как тема оказалась ей в тот момент очень близка, она так и сидела с вилкой в руках, пусть и не гастрономическая, потому что она уже смирилась с отсутствием обещанного ингредиента в заказанном блюде, но ей показалось странным ни то, что официальные лица решили не в магазине отовариться, а прямо, что называется, не отходя от места столования, а то, что эти дамы за такое не воткнули бессовестному охраннику в бок те самые столовые приборы, всадив их ему по самые рёбра за такое разнузданное заявление.

Но сослуживица давно уже привыкла к такого рода сочинительству, звучащему из уст уже совсем не молодого человека, у которого всегда ели были словно баобабы, которых он и в глаза не видел, да и дальше забора, что окружал его участок, он давно уже нигде бывал, забыв свою фуражку на полочке в платяном шкафу, но, не позабыв о том, как потерял свою невинность, и чётко помня, что и об этом надо рассказать при случае, комфортно усевшись если ни на шаткий стул в кафетерии, то хотя бы на уши собеседнику…

– Мне было 14 лет. – В очередной раз шепелявил он. – Писька уже стояла. И вот приехала к нам в деревню отдыхать одна замужняя. А ей 21 был. Мужа нет рядом, а она лежит, загорает, клубникой лицо обмазала. И тут меня заприметила и говорит подойти, слизни клубничку. Я ей говорю, ты, что дура? А, она мол, тебе понравится. Я подошёл, она меня к себе притянула, поцеловала… Так я потерял девственность.

В общем, то, что Александр Николаевич был бабником всю свою сознательную жизнь, было понятно и без его многочисленных придумок про баобабы. Но больше все-таки он любил женщин, а не они его. Хотя, конечно же, рассказывал он басни о том, что в основном, все его склоняли к интиму.

Нет, сам он, конечно же, тоже лез в постель, но больше естественно, вот тут, кто бы сомневался, его коренастую и косолапую особу желали и брали, чуть не насильно… А он всегда изображал стойкого оловянного солдатика, отбивался ружьём и автоматом Калашникова от всех посягательств на его женатую жизнь, аж, целых три года, а потом всё, не выдержал… Он же так любил женщин, разве мог он так поступать, отказывать им, даже и, не боясь обидеть.

Уже перед самой смертью старший Пищулин сказал ему: «Б***ун ты, Саша!»

– Почему же ты изменял? – удивился тогда сын. А старик, подумав с минуту, прошамкал почти беззубым уже ртом:

– Да, не знаю, порода, наверное, такая…

Отец его тоже, оказывается, по бабам всю жизнь бегал, тоже был женолюб.

***

Родителей отставного капитана давно уже нет в живых. А он с грустью, печалью и неподдельной тоской, сидя на пеньке от баобаба у себя на дачном участке, как сейчас за столиком в кафе, пряча свои глаза за мешками под ними, часто повторяет:

«Так вот, больше никто б***уном меня и не назовёт»

Правда имеющийся у него внук, который просто весь в деда, такой же сказочник, но больше, вождь краснокожих, как у О’Генри, который точно так же, часто седлает деда, играя с ним в «лошадки» и загоняя того не в игровое стойло, а до изнеможения, как-то странно, не по-товарищески ведёт себя, говоря:

«Дед, а дед, а чего это ты на ту женщину так смотришь? Я бабушке скажу…»

Ну, прямо, какой-то Павлик Морозов… Но порою, всё же, опомнится и проявляет солидарность мужскую, и, если не интересуется в тот момент спичками с желанием что-нибудь поджечь, неважно что, зовёт Николаеча к соседским девочкам, вместе знакомиться.

«Мы же мужчины, – вспоминает наездник и вождь в одном лице шестилетнего внука-гения, – пойдём с девочками познакомимся» – также знакомо шепелявя, и путая «ша» с «ща», но по причине нехватки выпавших молочных и не выросших ещё коренных зубов, говорит он и настойчиво тащит деда за руку…