Марина Леванте - Бритые яйца. Или обо всём-всём-всём

Нет, конечно же, она этого не знала и не могла знать. Но начинала догадываться, не только вспоминая его руку, в состоянии вечного почёсывания, постоянно, будто намазанную клеем, лежащую на месте ширинки, но и начиная с того момента, когда Виталя, так она его теперь ласково называла, почти содрав с себя всю кожу, оскальпировав словно индейца, выходил, отстояв минут сорок под душем, из ванной комнаты, в обёрнутом вокруг бёдер махровом полотенце, потом резко откидывал его, напоминая этим жестом тореодора, взмахнувшего красной тряпкой перед мордой разъярённого быка, и с диким криком «Прости, Господи!» кидался на Верочку. Ну, а потоооом…

Тут не нужно было и описывать в подробностях всё то, что вытворял в постели этот матадор, правда, уже без своей тряпки, а совершенно голый, достаточно упомянуть, даже не глядя на часы, как долго он, почти до самого рассвета ублажал вдову своего почившего друга, называя себя тем самым именем из заданного вопроса, которому считал, он полностью соответствует, и периодически всё повторяя, своё «прости господи!»

Это выражение вообще, было его любимой присказкой, потому что в бога он не верил, никогда даже не осенял себя крестным знамением, но попросить прощение у господа каждый раз не забывал, частенько вставляя эти слова совсем не к месту. Как и перед тем, как поменять очередную позу, словно сверялся, так ли он хорош для себя и для женщины.

И всё же Верочка—таки устала однажды от своего нудного до чёртиков ухажёра, пусть он ей и напоминал во многом её покойного супруга, был такой же выпивоха, такой же аккуратист, но нудныыыыым оказался, даже в сексе.

***

Последняя их встреча проходила в необычайных для Виталика условиях. Мыться в душе ему пришлось только после того, как он с топором в руках, по просьбе любимой, справился со ставшим не нужным сервантом, разрубив его на части, потому что разобрать его с помощью отвёртки он не смог, как ни старался, ведь руки его были заточены под другие движения, вызывающие недоумение не только на лице живого и здравствующего тогда ещё Петра Васильевича. Утомившийся от непривычной ему работы и чуть не весь мокрый, но уже не в полотенце, а почти полностью одетый, Виталя выполз из ванной комнаты, благодарно опрокинул предложенную Верой рюмку, сильно удивился, что не последовало приглашения остаться на ночь, и расстроенный поковылял в сторону дома, хотя считал жилище покойного друга уже по праву своим.

А на утро, проснувшись в одиночестве, но не сидя в кресле или на стуле, а на своих десять раз со всех сторон отглаженных простынях, протянул руку, и не привычно вниз, а к телефону, поняв, что ему до жути, чего-то не хватает, и набрал номер Верочки. Услышав долгие продолжительные гудки, потом резкий щелчок и слабый женский голос, торопливо, конечно же, начав со слов «прости господи», спросил, может ли он сейчас приехать к ней, добавив:

– Мне так плохо без тебя…

На том конце провода повисло глухое подозрительное молчание, Виталик продолжал про себя всё просить господа о прощении, ожидая окончательного вердикта, и наконец, облегчённо выдохнул:

– Я сейчас, только приведу себя в порядок… и буду…

Что означало «только приведу себя в порядок» Вера уже знала, не только, что он зло # бучий тип, и потому сама не стала спешить с приготовлениями к очередной встрече с другом своего покойного мужа…

Пока Виталий опять сдирал с себя кожу в душе, пока брился, мылся, короче, приводил себя в порядок, как обещал, Верочка успела вспомнить, что её ожидает, чем ей грозит эта встреча не с её одноклассником, перебирая в голове все его примочки, не только сексуальные выверты с желанием постоять на голове и свернуть ноги бубликом и постараться, хоть таким образом доставить ей удовольствие… Но, представив, что эти цирковые акробатические номера, даже в исполнении её Витали, ей надо будет терпеть до утра и желательно при этом остаться живой, а не присоединиться к своему покойному, но так чем-то похожему на любовника, мужу, она передумала. Время сработало ей на руку… Теперь осталось только придумать, как это решение преподнести «бесконечному одиночеству», которое она больше не хотела видеть…

Зная в нём не только те схожие качества, на которые она позарилась, опечалившись потерей любимого всё же ею человека, думая найти в его друге нечто такое же, родное и близкое, она успела узнать и другое, и потому очень опасалась реакции Виталия на её принятое решение о расставании.

Но внезапно реакция превзошла всё её ожидания, когда Вера, решив не дожидаться звонка в дверь квартиры, сама позвонила ему на телефон, то услышала то, от чего потом ещё долгие годы своей жизни смеялась громко в голос.

– Да, как же так, Верочка, я же на остановке уже стою, – громко запричитал Виталий, обиженно прижимая к себе свой неизменный кожаный чемоданчик, в котором лежали деликатесы, припасённые для так желаемого свидания.

– И вообще, – запнувшись на минуту, продолжил он сквозь молчание в трубке. – Я, прости господи, – не забыл вставить он, – и яйца побрил, между прочим, а ты-ыы… – Аж протянул он в конце.

И тут эта тишина, и так уже выглядевшая весьма угрожающей для мужчины, не предвещавшая ничего хорошего ему лично, вдруг разверзлась таким грохотом, что Виталий резко дёрнулся, будто получил удар электрическим током разрядом в 220 вольт, и быстро отодвинул руку с телефоном подальше от уха. Но смех женщины, звучащий на том конце провода, а это был именно он, а не гром, прогремевший среди ясного неба, что по нарастающей всё переходил уже в дикий хохот, и был настолько заразителен, что только что любовник, понявший, что он уже находится в статусе бывшего, решил всё ж таки не обижаться, а протянув руку к тому месту, где за ширинкой теперь скрывались непривычно голые, совершенно гладкие его, а вовсе не куриные, яйца, раньше покрытые волосами, и привычно почесав их, тихо в унисон несущемуся женскому заливистому хохоту тоже засмеялся…

– П рестиж?

– Да.

– Юрий Абрамович сегодня работает?

– Да, Юрий Аронович работает, вы хотели прийти к нему на прием?

– Да.

Юрий Аронович оказался совсем не Абрамовичем, а вообще Арамовичем, и это было нормально так не внятно проговаривать отчество своего главного, потому что главный был главным протезистом в «Престиже». А «Престиж» был частной зубоврачебной клиникой. И это было лучшим в случае с Ивановым Иваном, потому что в государственной, врач, тоже протезист, заглянув пациенту в рот, сделал предположение, что он клеем приклеил обратно отлетевшую фасетку к коронке.

– А вы бы сами так сделали? – Спросил Иванов глядя в изумлении на мужика в надетом в халате какого-то грязно синего цвета, будто он был не врачом, а уборщиком в этом госмедзаведении.