Александра Барвицкая - Первое Солнце Шестой Воды. Книга Первая. Небис. Метафизическая художественная серия «Женьшеневая Женщина»

– Как вас зовут? – спросил он, возвращая Небис.

Она оторвала ослеплённый взгляд от шара, перевела его внутрь комнаты, пытаясь всё же рассмотреть собеседника, и, чуть помедлив, ответила:

– Не знаю.

Она врала?

Нет. Она не умела врать.

У неё действительно не было имени.

Она забыла своё имя в тот момент, когда встретила Его.

Когда ты любишь, тебе не надо никакого имени.

Когда ты любишь, тебе не надо не только имени, тебе не надо уже и слов. Когда ты любишь, все слова растекаются привкусом миндальной карамели по языку. Они настолько сладки, что хочется пить их несказанность жадно и медленно, оставляя томительный, распирающий вкус внутри себя.

Когда ты любишь, тебе не нужно: ни имени, ни слов. Когда ты любишь, тебе нужны только: воздух, который дрожит на губах, и груди, и животе; и свет, который можно разминать пальцами, перекладывая из одной ладони в другую. И воздух наполняет тебя и превращает в шар. И свет пронизывает твои пальцы и через поры вливается внутрь. И твои пальцы уже сами начинают излучать свет. И ладони, и руки, и всё твоё тело…

– Вы что-то сказали? – спросила она.

– Я спросил о вашем имени. У всех есть имя. Оно есть и у вас.

– Да, наверное, – она смутилась, уводя взгляд в темень окна, и немного погодя добавила: – Я не знаю своего имени.

– Но ведь другие как-то называют вас?

– Ольга, – сказала она. – Когда Он думал обо мне, Он называл меня Ольгой.

– Кто – он?

– Я называю его Юпитер.

– Хорошо, Ольга…

– Нет! – она вздрогнула, и взгляд её стал пронзительнее. – Не называйте меня Ольгой. У меня другое имя. Ольгой может называть меня только Он. Он называл меня Ольгой до того, как узнал.

– А потом?

– И потом он будет называть часть меня Ольгой. Но я уже буду ЖеньШеневой.

– Значит, вы – Женя?

– Нет. Я стану ЖеньШеневой после.

– А между? Как он называл вас между Ольгой и Женей?

– Сейчас? – уточнила она.

– Да.

– Женоль.

– Значит, ваше имя – Женоль?

– Нет, – улыбнулась она, нежно выглаживая лоб Небиса. – Это не имя. Это слово означает – «Моя Жена».

– Вас не смущает слово Женоль?

Она знала, о чём он, но всё же задала встречный вопрос:

– Почему оно должно меня смущать?

– Я правильно понимаю, что Женоль – это Жена-Ноль?

– Или Женя-Ноль. Или Женя-Оля. Или Жена-Ноль. Всё правильно.

– Но ведь ноль – это ничего – пустота.

– Допустим, – ответила она. – А вы не пытались посмотреть на ноль под другим углом зрения? Если две прямые линии – у которых нет: ни конца, ни начала, – пренебрегут нулём, то они так и останутся прямыми без конца и начала. Но если им повезёт, если им посчастливится найти ноль, и они пересекутся в его точке, то из этих двух прямых образуется: четыре прямые, с началом и без конца, и четыре угла. Четыре угла – это уже дом. А четыре прямые и четыре угла – восьмёрка – два круга константы бесконечности. Одинокий ноль обречён стать дыркой от бублика. Но если у нуля появится точка опоры, он сможет поднять в небо даже поезда!

– А имя?! У вас есть имя?! – воскликнул он.

– Жене не нужно имя, если она одна. Имена нужны только женщинам в гаремах.

– Как я могу обращаться к вам? – его голос становился всё настойчивее.

– Выберите имя сами.

– Любое?

– Конечно. Любое имя. От А – до А.

– Алиша, – произнёс он.

– Почему – Алиша?

– Когда я смотрю на вас, вспоминаю детство и Алису, о которой тогда читал, а может быть вижу ту Алису, которую знал ещё до детства. Но вы не совсем Алиса… Не совсем та… Не такая, как все…

– Хорошо. Пусть будет Алиша.

«Алиса, – думала она. – Наверное, все Алисы похожи друг на друга. Все они ныряют: кто вслед за кроликом, кто вслед за котом, а кто – за кроликом-котом… И пропадают для мира старого, попадая в мир новый, или испаряются вовсе… И сотворение происходит с ними каждый день и каждый час, и каждое мгновение… И сотворение превращает их самих в творцов; и в мастерских разбиваются горшки и рвутся на бесчисленные клочки рукописи и партитуры; а в небе, взорвавшемся от точки творения, рождается новый Небис… Конечно, пусть будет Алиша.»

Имя – как вода. Есть имена – океаны. Есть имена – озёра. Есть стоячие имена – водохранилища. Есть имена – болота. А есть имена – реки. Они в постоянном движении – изменяются сами и текут, изменяя землю.

Имя наделяет человека программой. Но нет никакой программы, способной рассчитать траекторию движения взлётной сущности, чьё имя изменяется вместе с каждым новым глотком кислорода, попадающим в телесную оболочку…

У кислорода есть особое свойство лёгкости. Не той лёгкости, что присуща воздуху в целом, а именно внутренней лёгкости. Легчайшей лёгкости – внутри самой лёгкости.

Каждый новый глоток наполнял лёгкостью. И эта лёгкость притягивала к себе и втягивала в себя.

Она не могла остановиться.

Глоток…

Ещё! Ещё! И ещё…

Кислород заполнял её изнутри. Его было столько, что он не умещался в двудольный лёгочный мешок, выпрыгивал из него, вспенивался по венам, проникал: в мышцы, в кости, под кожу.

Переполняясь живительным газом, она превращалась в воздушный шарик.

Всплывала на поверхность – над всем поверхностным.

Поверхность оказывалась дном нового уровня.

И здесь всё начиналось сначала.

Опять требовался кислород.

Глоток. Другой. Третий! И вновь лёгкость, рассыпающаяся внутри, поднимала её наверх, на поверхность – над поверхностью всего поверхностного.

Столь желанная поверхность опять оказывалась дном – низшей ступенью нового высшего уровня.

Над ней наслаивались всё новые и новые уровни. Каждый новый уровень был сложнее и плотнее, но преодолевать их становилось всё легче. Ведь каждый новый глоток кислорода внутри неё уже сам стремился подняться выше, толкая вверх: и себя, и других, из которых теперь состояла она.

Наконец, тело достигло поверхности поверхностного и уткнулось в препятствие.

Сверху больше не оставалось места для новых уровней, и уровни переместились в стороны.

Она глотнула новую порцию кислорода, и тело принялось расширяться, заполняя окружавшие его боковые уровни. Под напором её расширения стенка каждого нового уровня лопалась, издавая звонкий хлопок, и пространство уровня прирастало к ней, как годовые кольца нарастают на стволе живого дерева.

Уровни отличались цветом, плотностью и консистенцией. Чем дальше от центра располагался уровень, тем плотнее и ярче он был, и тем стремительнее прирастал к стволу её недавно обретённого тела, окутывая её своим мерным сиянием в ожидании сияния уровня следующего.

Она вбирала в себя уровни с младенческой жадностью, с утробной жаждой познания материнского молока мироздания.