Александра Барвицкая - Первое Солнце Шестой Воды. Книга Первая. Небис. Метафизическая художественная серия «Женьшеневая Женщина»

Посмотрела в него так пристально, словно вонзила в его зрачки карий и тонкий до прозрачности розовый шип.

Так пристально и так пронзительно!

Его веки наполнились влагой. Ему захотелось моргнуть, отвести взгляд, отвернуться, бежать прочь из этой белой комнаты, из её светящегося до боли в глазах мира… Но он сдержался, продолжая смотреть в неё.

– Впрочем, не все, – уточнила она. – Я слышала о мальчике Ники, который однажды испугался шаровой молнии, но она его не тронула. Обычно природа не причиняет зла тем, кто её уважает, а значит – не боится. А этот ребёнок испугался. Но она его не тронула. Может быть, шаровая молния избирательна? Может быть природа оставила ему жизнь, зная, что вскоре он сможет её полюбить? Просто. По-человечески. Ей так нужна была любовь! Она думала, что это он. Но она опять ошиблась… Она так устала ошибаться!

Пока она говорила, он вновь перевёл взгляд на её руки. И ему ощутилось, будто шар в её руках слишком похож на его сердце, и что шар взорвётся сейчас так же, как взорвалось бы его сердце, если бы эта женщина прикоснулась к нему своими жаркими, нежными пальцами.

– Это случилось в церкви во время всенощной, – продолжала она. – Его родители, довольно занятые люди, в те дни были в отъезде, и на всенощное бдение Ники пошёл вместе с дедом. Да, эти двое – мальчик и дед – очень любили друг друга! Нет ничего милее любви детей и стариков. Вы не находите?

Чтобы ответить, ему нужно было сделать вдох.

Но с каждым новым вдохом, вместе с кислородом в него вплывал её голос, проникая внутрь груди всё глубже, а его сердце в её руках делалось всё сочнее и пластичнее. Оно тянулось за её пальцами, сладкими от света, плавилось, словно чугун в доменной печи, тянулось и раздваивалось, чтобы достаться поровну каждой её ладошке…

– Той ночью была сильная гроза. Раньше я очень боялась гнева Неба. А вы?

Чтобы ответить, ему нужно было сделать вдох. Но…

– Гроза действительно способна довести до ужаса, – продолжала она, не дожидаясь ответа. – Представьте. Ночь. Гроза. Освещённая свечами церквушка. Ворвавшийся страстной ветер резко распахивает двери и тушит своим влажным дыханием свечи перед иконостасом. Сама по себе картина уже немного жутковатая. Но тут раздаётся крепкий раскат грома, и внутрь медленно влетает светящийся шар. Он вынюхивает заполненное ароматом ладана пространство, кружит по полу церквушки, делает виток в воздухе прямо перед носом у застывших в страхе прихожан, и вылетает через дверной проём, освещая тьму ночного парка.

Она говорила об этом так, будто присутствовала в том месте, в тот час, когда шаровая молния принимала решение: забрать жизнь или оставить. Она говорила так, будто сама была на месте этой молнии и делала сейчас выбор в пользу жизни – единственно правильный выбор, который делает природа, даже в том случае, когда отнимает жизнь у малого – ради сохранения жизни целого.

Она говорила, а мужчина, понимая, что срастается с этой белой комнатой так же, как когда-то срослась с ней эта женщина, уже пытался отогнать от себя мысли о тонких пальцах на его сердце. Потому что сдерживать желание: схватить её вместе со светящимся шаром и всей комнатой, и, обняв, растворить в себе, – было невыносимо больно даже для такого взрослого мальчика, как он.

– Ники был тогда совсем маленьким! – её слова втекали в него медленно и вязко. – И было бы удивительно, если бы малыш не испугался.

Лицо мужчины постепенно становилось всё более хмурым, а взгляд всё более цепким и тёмным.

– Ещё бы! Конечно сердце ребёнка замерло от страха! – звенела она колокольчиком голоса, не глядя на собеседника и не замечая перемен в его лице. – В испуге малыш Ники взглянул на деда, пытаясь найти у него поддержку! Но дед был спокоен так, будто этот огненный шар – обычный монгольфьер с корзинкой для воздушных путешественников. И мальчик устыдился своего страха – такого неподобающего и не мужественного для такого взрослого мальчика, как он.

Она на мгновение замолчала, и добавила совсем тихо, почти шёпотом:

– После этого случая, шаровую молнию, грозу и природу Николай уже не боялся.

– Я знаю эту историю, – сдержанно сорвалось с его пересохших губ, когда она закончила рассказ.

– Шаровую молнию считают убийцей, но прежнюю Россию убила не шаровая молния, а люди, – продолжила она, будто не слыша его слов. – Природа бросила шар предупреждением, но не тронула: ни Александра, ни юного Николая. А люди казнили: и того, и другого, и ту, которая была природой…

Она сжалась, плечи её осунулись, а звуки голоса стали острее и чётче:

– Люди безжалостны ко всем вторым? Или только к тем, кто по праву рождения является первым?.. Или природа всякий раз стирает первых, оказавшихся не готовыми выполнить главную задачу своей природы; а люди – лишь слепое орудие в руках вселенского палача, который останавливает ошибку первых под прикрытием казни вторых?..

Она продолжала задавать вопросы, но не давала времени для ответов.

Она говорила и говорила сама, так и оставляя вопросы – висеть в раскалённом от света воздухе:

– А если изменить программу и соединить: первого и второго? Чтобы не было: ни последнего, ни первого, ни второго… Чтобы не было: ни ошибки, ни палача, ни его слепого орудия… Чтобы главная задача природы была выполнена: ни первым, ни последним, а цельным… Что скажет на это воскресающая природа?

Она прижала светящийся шар к груди, обняла его обеими руками так, как матери обнимают младенцев, и, вглядываясь в шар, как в лицо ребёнка, спросила:

– Будь вы на месте Николая, получившего возможность выбора, что бы вы предпочли? Шар природы или суд человеческий? Удар молнии или ступени Ипатьевского дома? Или отказаться от неё? От той, которая была природой, казнённой потому, что в очередной раз ошиблась и поняла свою природу слишком поздно…

– Я бы выбрал природу.

– Я – тоже, – добавила она, нежно баюкая шар.

– Но разве человек не часть природы? – задал он встречный вопрос.

– Людская природа человека – не лучшая часть природы. Но тогда природа не могла сделать лучше.

– Когда?

– Когда-то я любила его. Потом я боялась его и не любила его природу. Потом я любила природу и не любила его. Потом я любила человека и не любила людей. Потом я не любила человека и боялась людей. Потом я боялась природу и любила всех людей. Теперь иначе.

Он напрягся, опасаясь услышать не то, что ожидал:

– Вы перестали любить людей?

– Я перестала бояться природу, – ответила она.

– А любить? Вы перестали любить?

– Я перестала думать, что люблю. Я научилась любить.

– Кого?

– Всё. Вы полагаете, именно так становятся зрячими?

– Да. Скорее всего.